| ПОЭЗИЯ | Выпуск 88 |
|
* * * Ничего, если честно, не весят, даже если летят, как орда, те стихи, покорившие веси и забравшие в плен города. Незаконного что в них такого, чтоб за них отвечать головой?! а предъявишь – и сунут в оковы иль под молот пихнут паровой. Ни за что в этой жизни в ответе, ни к чему, если в частности брать… Разве волю народа вот эти могут волей своею попрать?! Да плевать им на волю народа, на порядков железо и жесть. Им нужны только свет и свобода, только вера с надеждой в них есть. И порою единственно это ты хватаешь как воздух, пока им, бесправным, в глуши кабинета прокуроры рисуют срока, обещая в тюремном вагоне увезти не в Надым, так в Тамбов в общей клетке с ворами в законе. Потому что порядок таков. * * * В роскошной бедности, в могучей нищете свистит, как дворничиха, чайник на плите, вдруг мент, как тать, в окно заглянет волком, и ясно всё… И ничего уж толком. Сколь крик души ни множь тут на слова – стих тьмы черней и злей, чем татарва, ровней черты, а надо – чтоб ранимей, изломаннее черт лица и линий... Зачем? Кому? Им всем?! Не надо, друг, смотреть назад. Длань положив на плуг, жми – целину отваливай по ходу, режь до корней в любую непогоду. В роскошной бедности, в могучей нищете – покуда мент и дворник на щите не вынесли на свет тебя, изгоя, – ищи свой свет. Бессмысленно другое. * * * …И гнали меня отовсюду, как в ад гонит, сбагрить спеша, огромный архангел Иуду и общество «Труд» – алкаша. Тычками, пинками, не скрою, по Питерской гнали взашей, как гонят пророка порою, парши опасаясь и вшей, свои защищая химеры от слов неугодных и глаз… И эти защитные меры мне ранили душу не раз. И вот оно – чистое поле, где, право, хоть вывернись весь, ты больше со всеми не в доле, ты то, наконец, что ты есть. Где сложное все уж не стоит пред небом простым ни рубля, где все, кроме неба, – пустое, и ты не зачем-то, а – для… Где ясно, зачем так пинали: чтоб ты, оскорбленная стать, предвидя, что будет в финале, успел просто глиною стать. * * * Один издатель Юра прислал мне в мейле как-то: «Вы не поэт де-юре, зато поэт де-факто. Но лучше б вам – де-юре. Не лириком, хоть кем-то…» Такая вот структура текущего момента. Картина вот такая. Ведь жить хотя б на крохи нельзя, не потакая хотениям эпохи. Нельзя в себе сугубо и лишь путем глагола, а то она голуба за чуб тебя, монгола, потом тебя, героя, за шкирку и – в колодки. Для тех кто – прочь из строя, как выстрел, век короткий. Ни зрелищ им, ни хлеба ни-ни, а в виде голом, отсюда прямо в небо дорога им, монголам. Что нам де-факто наше?! Когда нам без де-юре, как пахарю без пашни, как боцману без бури, как брахману без транса, как плебсу без Мессии, как музыке без Брамса и бунту без России. * * * Уж если ты всё – для хорея, то, будь хоть барон или граф, а кончишь на свалке скорее, чем всё в казино проиграв. И будет всего тебе мало, и будешь всегда невпопад, нелепый средь шумного бала влюбленный в себя психопат. Ужели кому-то здесь важен кимвалом гремящий пророк?! Вот-вот. Скоро близкие даже не пустят тебя на порог… И что же потом? Как собаки, хрипящие в спину менты, мадам из Инты, буераки да жизнь проклинающий ты. Хоть рви этой жизни гармошку, блажи, задыхаясь от слез, а если ты – не понарошку, ответить придется всерьез: зачем жизнь истратил на слово, и что в этой жизни, чудак, она тебе сделала злого, чтоб ты ее даром вот так? * * * И мог бы заплакать от всех тех, несбывшихся… Но слезами горючими вряд ли заставишь их сбыться. Здесь всё, что я смог, было там до меня решено, А что так хотел, но не смог – грезы, бред, небылица. Судьбу, как и женщину, впрочем, ни в чем не виню. И смотрит с любовью, но только ты в область Тверскую, она тут же – в дверь – подложить тебе с кем-то свинью… Винить не могу, а другой заменить не рискую. Поскольку с другой я пропал бы, как пить, ни за грош. А эта, с которой уже ни гроша здесь не стою, сидит, как влитая. И я в ней – ни плох, ни хорош, но тот, что лишь нужен. А все остальное – пустое. * * * Ничего, кроме пары блокнотов и бутыли обычных чернил – тем, кто понял здесь главное что-то и тому себя сам подчинил. Для кого, кроме слова, не надо ничего ни в себе, ни вовне, в ком душа, как насельница ада, всё горит, не сгорая, в огне. Кто живет на горении голом. Потому что и здесь, и везде тот, кто в жизни отведал глагола, не притронется к прочей еде, ничего для собеса не стоя и любовью ничьей не храним. Ибо всё для него здесь пустое по сравненью с глаголом одним. * * * Смотрит старуха; в глазах то ли синь василька, то ли застиранный ситец спецовки бэушной. Дунь на старуху – и вмиг, простодушно-легка, вдаль улетит, как какой-нибудь шарик воздушный. Сколько в ней неба! И сколько уже облаков! Что ей, такой-то, в хрущевке на Ржевке пылиться?! Но вот сиди, дожидайся, порядок таков. Мало ли что ты уже не старуха, а птица. Сам посуди, воробьиный почти рацион: манка да гречка. Ах да, еще сахар пилёный… Что из того, что в матрасе зашит миллион? Это ж старухин. А птичке зачем миллионы?! Впрочем, в хрущевке старухиной нынче – весна. Как только влезли в шесть метров с Гурзуфом Алупка?! Слышишь, «Голубка» Шульженки звучит там без сна? И сколько в дверь ни стучи – не умолкнет голубка… Ждать-то чего?! Всем же видно: хоть завтра, легко! Уж извелись с ней соседи – с таджиком узбечка… Или для встречи еще не открыли «Клико» те, что певунье на небе пригрели местечко? Значит, заминка. Пока не оформлен транзит. С глаз бы убрать до развязки финальной бедняжку: слишком уж небо – лишь вежды откроет – сквозит. Как бы и впрямь эту птичку не сдали на Пряжку. * * * От мечтаний ремнем отлучали, не жалели в ученье чернил… Ну да мало ли было печали, чтоб ты радость любую ценил?! Мать-и-мачехи первые солнца, на крючке трепетанье леща, рубль за груду тряпья у чухонца, что в Разливе скрывал Ильича. Мужиков, увлеченных как дети, бесконечной игрой в домино, и портвейн на троих «Тридцать третий», что индийского слаще кино. И восторг, что зовется пороком: ту гордячку, что пальцем не тронь, возле школы прижать ненароком, об ее обжигаясь огонь. Чтоб, не пьющий еще, не курящий, а какой-то светящийся весь, ты открылся себе настоящий, а не кем-то придуманный здесь. Карауля потом каждый шорох личных чувств, как пожар мировой, только чтобы не вспыхнуть как порох и не выдать себя с головой. |
|
|
|