Девочка под чёрным одеялом

И вот, я лежу на пригорке среди кустов черники. И каждый водитель проезжающей мимо машины смотрит на меня. Кто – глянет и всё. А некоторые долго смотрят, не отрываясь. И пока машина едет вперёд, их головы разворачиваются в мою сторону. «Осторожно, – говорю я им, – так и улететь недолго». Тогда они спохватываются и исчезают за поворотом. Я давно здесь лежу. Если хочется есть, я ем чернику. Она здесь, между камней, особенно сладкая. Я смотрю на солнце сквозь ресницы, как сквозь ветки деревьев. Смотрю, как они выпускают побеги, переплетаются между собой, запутываются, разрастаются в густой лес, настолько густой, что его листья вот-вот скроют солнце. Тогда я испуганно открываю глаза. Иногда для того, чтобы их разодрать, требуется немало сил. Я открываю глаза и наблюдаю за солнцем. Иногда я вижу, как оно движется плавно сквозь ветки сосен и берёз. Но стоит подумать о чём-нибудь, и оно останавливается. Даже самая короткая мысль способна остановить солнце. Даже самое маленькое движение самого маленького пальца в сандалиях останавливает его. Чтобы увидеть, как движется солнце, даже дышать приходится очень осторожно. «Где ты пропадала весь день?», – спрашивает мама, и солнце останавливается как вкопанное.

Мама иногда задаёт странные вопросы. Она ведь видит, что я лежу на пригорке, почему я должна быть где-то ещё? «Ах, ты господи!», – говорит она недовольно и одёргивает мою юбку. «Следи за собой». Пока я лежала, юбка немного задралась. «Я же тебе говорила». Раньше, когда я выходила играть с другими детьми. Мальчишки просили меня снять трусики. Мне было не жалко, а им весело. Но мама каждый раз расстраивалась и ругалась, когда узнавала об этом. Поэтому я перестала так делать. И сейчас трусики на мне. Теперь и за юбкой надо следить. Как много надо всего держать в голове. Слишком много. За всем точно не уследишь. Я пыталась это объяснить, но меня никто не понял. И после этого они называют меня глупой.

Пока мы шли домой, солнце спряталось за облако и исчезло совсем. «Кушать будешь?», – спрашивает мама. Я мотаю головой. «Надо есть», – говорит мама. Но я съела столько черники, и она была такая сладкая. Её вкус до сих пор у меня во рту. Я совсем не хочу, чтобы там вместо ягод поселилась какая-то котлета, и мотаю головой. «Ладно, – вздыхает мама. – Иди спать».

Сон всегда мне давался нелегко. Раньше у меня была постель с конями. На простыне кони, на пододеяльнике, на подушке – везде. Я подолгу лежала и думала, куда бы меня могли бы унести эти кони на своих спинах. Кони всегда были одинаковые. а места разные, и мне нескучно было засыпать. Но мама заметила, что я разглядываю коней, когда должна уже спать, и стала стелить белую постель. Но на белом одеяле можно представить всё что угодно: и коней, и деревья, и страны, людей, солнце, маму, себя – так много всего, что я сама уставала от этих картин. Даже в полном мраке, когда я и рук своих не могла разглядеть, я видела, что постель – белая. Заснуть в ней было ещё сложней, чем с конями. Я бы, наверное, совсем разучилась бы спать, если бы не чёрное одеяло. Оно появляется само по себе. Оно чернее ночи, даже звёзды не могут появиться на нём. Это одеяло такое чёрное, что на нём ничего невозможно разглядеть. Я укрываюсь им, и все картины исчезают. С тех пор, как появилось чёрное одеяло, я полюбила сон. Иногда среди ночи я просыпаюсь в другом человеке. Это может быть старушка, маленький мальчик или мужчина с татуировками на волосатых руках, который весь день укладывал асфальт на дороге. Люди часто пугаются, когда я появляюсь у них. Они лежат и не могут пошевелиться, чувствуя моё присутствие. «Ничего, ничего, – говорю я им беззвучно, – не волнуйтесь. Я ненадолго. Только посмотрю, как здесь у вас и уйду. Не бойтесь, я ничего не трону». И вот, я лежу и чувствую их руки и ноги, дыхание, кожу и мысли. В этот момент я их знаю по-настоящему. «Наверное, это неплохо, когда тебя кто-то знает», – думаю я и засыпаю опять.

Знать – это очень приятно. Иногда что-то случается, и я вдруг понимаю всё на свете. Вообще всё. Со мной ничего не случалось лучше этого. Это – настоящее счастье: всё знать. В этот момент я могла бы ответить на любой вопрос, но у меня не хватает для этого слов. Я чувствую, что могу сделать всё что угодно, но если я пошевелю хотя бы мизинцем, или взмахну ресницами, даже если просто посмотрю на что-то повнимательнее, всё прекращается, и опять начинаю не знать ничего. Но чаще всего кто-нибудь обязательно начинает меня тормошить – пойдём есть, вытри слюни с подбородка, что ты встала посреди прохода, ты снова описалась. Каждый раз из-за какой-нибудь чепухи люди лишают меня самого важного в жизни и делают меня глупой. Тогда я страшно злюсь и из-за этого и веду себя плохо. Раньше мама не понимала, что со мной делать и пыталась остановить. Но потом она поняла, что мне надо сделать какую-нибудь глупость, и я успокоюсь. Что-нибудь разбить, сломать, сделать себе больно. Мама даже держит специально разные старые ненужные вещи и подсовывает их мне. Но я в бешенстве не замечаю, что мама хитрит. Мне всё равно. Я в такие минуты вообще плохо себя помню. Потом мама прижимает меня к своей мягкой груди и гладит по голове. Я успокаиваюсь, но мне всё равно одиноко от того, что мама меня совсем не знает. Хотя я и сама не знаю, кто я.

Иногда мне кажется, будто я играю в кино. Когда-то давным-давно мне дали выучить роль девочки Малины. С тех пор я её и играю. А кто я на самом деле, забыла. Даже когда мне кажется, что я делаю что-то сама по себе, на самом деле было придумано каким-нибудь режиссёром. По вечерам мы с мамой смотрим на людей в телевизоре. Они ходят, готовят еду, разговаривают, они даже смотрят телевизор совсем как мы. Но наша жизнь проходит проще. За один вечер у них случается столько всего, сколько у нас и за год не наберётся. Но мне не скучно в нашем кино. Вот, эта девушка из сериала смотрит в окно, и она видит то, что показывают в окне. Как будто она не может вспомнить вдруг, как мучила в детстве червяков, или вспомнить дурацкую песенку, или об астероиде из другой передачи, или заплакать не потому, что кто-то обидел, а просто так заплакать. Она видит только то, на что смотрит, а не всё, что угодно. Наверное, эта девушка из кино совсем забыла себя. Я-то всегда догадывалась, что я не просто Малина.

Вообще-то, по правилам меня надо называть Леной, но я перестала отзываться на это имя. Лен много, а я одна. Назвать человека «Леной» всё равно что сказать: «Одна девочка». Я решила назваться «Малиной», но всё никак не могла это объяснить. Думали, что я хочу ягод или гулять там, где растёт малина, или что-нибудь похожее на ягоды. Непросто было объяснить, что я не хочу малины, я хочу быть Малиной. И после этого люди говорят, что я глупая. Из-за этого мы больше живём на даче, а не в городе. Глупым людям жить в городе сложно. Только умные люди могут гулять по городу там, где им вздумается. Так считается. Я не возражаю. Малина в городе не растёт. Малина растёт на пригорке у всех на виду. И каждый водитель оборачивается, глядя на неё. Как бы ему не свернуть себе шею и не врезаться куда-нибудь.

Я всегда думала, что самое приятное – это знать, пока не появилось предчувствие. Сначала оно вызывало беспокойство, оно заставляло меня быстро ходить по дому, вокруг дома, по саду, через калитку, по дороге мимо других участков, через ворота садоводства, мимо поляны с иван-чаем, карьера с детьми и машинами, свалки вещей, через поле с травою и лес с черникой. Я всё шла и шла быстро и всё равно куда. А беспокойство бежало за мной следом, как собачка. Я и сама была похожа на потерявшегося пёсика, который забежал как-то к нам на участок. Он бежал, не поднимая головы, и всё нюхал и нюхал землю. Он потерялся. Наверное, я тоже потерялась. Но я не знала, кто же хозяин. Я вообще перестала знать. Я начала догадываться, но не могла понять, о чём я догадываюсь. Весь мир, сговорившись, намекал мне на это. Пятна на стене в туалете были точно такой же формы же, как на Луне. Я пришла на автобусную остановку, кукушка в лесу прокукукала шесть раз, и тут же приехал шестой автобус. А мы с мамой его обычно так долго ждём, чтобы уехать в город. Я пошла на речку и нашла на берегу осколок зуба мамонта. У нас дома на полке давно уже лежит точно такой же. Я принесла его, подставила и они совпали. Я зашла в комнату и подумала: «Что же это всё значит», и голос по телевизору повторил эти мои слова. Я не такая глупая, чтобы не знать, что такое совпадение. Если скривить глаза к носу, всё вокруг начинает двоиться. А когда выпрямляешь глаза, мир опять совпадает сам с собой. Иногда совпадений становилось так много, что у меня с непривычки начинала кружиться голова, как у собачки, которая сильно и часто нюхает землю.

Конечно, совпадения – это были подсказки. Я догадывалась, что скоро всё должно встать на свои места. И оно встало, когда Догадка совпала с Человеком с Серебристыми Волосами. Он ехал на красном велосипеде. Я знала о нём всё. Он был одним их тех, к кому я приходила во сне. Я ещё никогда не встречала в жизни тех, в кого я нечаянно вселялась. Это меня потрясло. Я и вправду стояла и тряслась. А человек на красном велосипеде скрылся за поворотом. Я никогда раньше не видела его в нашем садоводстве. Что теперь будет? Что-то должно было произойти. Но ничего не менялось.

Надо мной с рёвом проносились жуки. Жуки большие и жуки маленькие, жуки-дровосеки, жуки-носороги, жуки-грибники, жуки-крохотные-старушки, жуки-отчаянные, жуки-с-блёстками-на-крыльях, жуки-сорванцы, жуки-с-радиоантеннами, жуки-оглоеды, жуки-мужики, жуки-жуки. Они кружились вокруг меня с таким грохотом, что я никак не могла собраться с мыслями. Но теперь я знала, что у моего предчувствия появилось лицо. И – да! – у него были серебристые волосы. Я осторожно, как по канату, пошла в сторону дома. И – да! – произошло то, что никак не могло произойти. Возле сарая на нашем участке стоял красный велосипед. Всё совпало. Весь мир стал таким разумным, дружелюбным и понятным!

«Это Лена», – представила меня мама Человеку с Серебристыми Волосами. Я хотела поправить «Малина», но сдержалась и просто молча протянула руку. Его ладонь была очень добра ко мне. Она обняла мою руку и как будто сказала: «Всё будет хорошо». И правда, я стала меняться. Человек с Серебристыми Волосами стал приходить к нам каждый день и радовать меня своими взглядами. Это было очень хорошо. Так хорошо, что всё моё тело вытягивалось в нежные тонкие струны. Они отзывались на всё, что бы ни происходило и так сладко звучали во мне. Так что я жмурилась от удовольствия. Человек рассказывал забавные истории из своей жизни, и я смеялась в ответ, а мама смотрела на меня странными глазами. Меня раньше никогда не смешили смешные истории. Каждое утро я просыпалась и сразу шла к зеркалу, чтобы увидеть, как я изменилась за день. В зеркале на меня смотрела умными внимательными глазами незнакомая женщина. Она изучала меня, и, похоже, я ей нравилась. Человек с Серебристыми Волосами стал реже смотреть на меня. Но взгляды его были длиннее. Его взгляды как будто просили пощады, или прощения или... или чего-то ещё. Я смущала его, и это мне нравилось тоже.

Однажды мы пошли вместе собирать яблоки в сад. Мы о чём-то болтали. Да-да. Я научилась болтать, щебетать как пичужка почти ни о чём. Раньше для этого мне не хватало ума. Мы смеялись почти ни над чем и не заметили, как сорвали с ветки одно и то же яблоко. Человек с серебристыми волосами вздрогнул и выдохнул громко, как конь. Казалось, что-то должно произойти, но не произошло. Я давно заметила: когда чувствуешь, будто что-то случится, ничего не случается. Самое важное происходит внезапно. Тогда я наслаждалась его смущением. Именно в этот момент я и стала женщиной, а не тогда, когда Человек с Серебристыми Волосами взял меня в город с собой. Не знаю, что он сказал маме, но она отпустила.

Я уже знала, что человека зовут Сергеем, но Сергей – почти такое же непонятное имя, как и Лена. И я переименовала его в Бродягу. Он и правда часто уезжал куда-то и оставлял меня одну. Но я была совершенно спокойна. Я ведь знала все его мысли, все прожилки, привычки и воспоминания.

Я научилась делать покупки. Это оказалось очень просто. Я всегда доверяла продавцам. И они, по-моему, никогда меня не обманывали. Расплачивалась я картой, которую мне оставил мой Бродяга. Мужчины на улицах смотрели на меня с интересом. Я становилась всё умнее и умнее с каждым днём. Совсем обычной женщиной мне стать не удалось, но Бродяге это даже и нравилось. «Почему ты купила два одинаковых платья, когда могла взять разные?», – спрашивал он. И когда я отвечала, что они висели рядом, и я не могла предпочесть одно из них, не обидев другое, Бродяга ласково улыбался. А потом мы целовались-целовались-целовались, пока не растекались в одну нежную-нежную лужицу. Иногда Бродяга брал меня с собой на вечеринки. Ему как будто хотелось показать всем меня. Похвастаться мной. И люди (особенно мужчины) смотрели на меня с любопытством заманчивыми глазами. Кроме меня никто не танцевал без музыки босиком, не кидался в музыкантов виноградом и не засыпал на паркете, свернувшись клубочком. Никто не мог себе этого позволить. Поэтому я чувствовала себя королевой. Или хотя бы принцессой. Бродяга брал меня сонную на руки и уносил к машине, чтобы ехать домой, а я в полудрёме прижималась щекой к его жёсткому пиджаку.

Однажды мы решили навестить маму. Когда мы вышли из машины, я еле узнала свои родные места. Дача оказалась меньше, чем в моей памяти, а беспорядка вокруг больше. Я переоделась в свою старую рабочую одёжку и пошла навестить свои заветные местечки. Они открывались мне заново. Они были разбросаны вокруг, как старые детские игрушки, такие жалкие и трогательные. Когда я вернулась вечером уже, в доме никого не было. В большой комнате никого, в моей комнате тоже, на кухне никого, в туалете. Я открыла дверь маминой комнаты и увидела, что она и Бродяга лежат под одеялом, как муж и жена. «Лена!» – вскрикнула мама. Я почему-то обернулась. Я всё никак не могла понять. «Лена выйди, пожалуйста». «Пожалуйста», – повторила я. И вдруг слёзы потекли из моих глаз, как вода. «Бродяга, как ты мог? Я ведь ношу твоего ребёнка». «Что?!». Мама подпрыгнула на постели, так что её мягкие груди шлёпнули ей по животу. «Сергей!». Бродяга стал глупо хлопать глазами и бормотать что-то несуразное, так что я уже еле узнавала его. «Чёртов кобель! Это же твоя дочь. Дочь! Совсем охренел?». Мама била его наотмашь ладонями, а он только прикрывался руками и только повторял: «Ты что, с ума сошла? Ты что, с ума сошла?».

Дальше ничего не помню. Потом меня куда везли, что-то кололи, тащили. Я не понимала ничего. Я стала ещё глупее, чем была. В голове у меня постоянно был туман, и мне надо было всё время двигаться, двигаться. Я натыкалась на спинки кроватей и молчала, молчала. Меня спрашивали, но мне совсем не хотелось знать о чём. Я не пускала слова внутрь головы и просто смотрела. Стены комнаты были выкрашены бессмысленной зелёной краской, а вокруг ходили ещё более глупые люди, чем я. Кроме глупых людей были ещё усталые и сердитые. Как-то раз ночью один из них, мужчина с висячими усами, подошёл к моей кровати и стал гладить меня по голове. Мне это не понравилось. К тому же от него пахло чесноком. Я вскрикнула, но он зажал мне рот своей мягкой ладошкой. Не ладонь, а тряпка. «Ничего-ничего», – сказал он и ушёл. «Ничего. Ничего». Это слово болталось в моей голове, как горошина в пустой кастрюле. «Ничего». Потом прошло ещё сколько-то времени. И этот «Ничего» схватил меня в туалете, когда я пошла ночью пописать. Он больно сжал мою грудь. Я хотела закричать, но он залепил мне рот своей тряпочной ладошкой. Я стала извиваться, а он вцепился в мои трусики. Я схватила их так крепко, как только могла. Трусики врезались в попу, но у «Ничего» ничего не получалось. Тогда он просунул свою руку между моих ног. Я описала её, а он закричал: «Вот сучка» и стал вытирать руки об меня. Я зашипела, как кошка, тысяча моих когтей вцепились в него, он оступился, споткнулся об унитаз, упал и больше не двигался. Я побежала по коридору и вышла наружу. И никто меня не остановил. За дверями оказалась зима. Дул сильный ветер, грязные рваные тучки неслись над головой, под ногами чавкал мокрый снег. Я бежала по какому-то полю. Бежала, пока не скрылись последние огоньки. Тогда я поняла, что мне холодно. Очень холодно. Я заползла в старую разбитую машину. но там тоже холодно. Тогда возникает чёрное одеяло, я укрываюсь им. Мне становится тепло и спокойно. И тут я понимаю, что я всё это выдумала, что на самом деле я лежу на солнышке между кустов черники, а люди, проезжающие мимо, смотрят на меня во все глаза. Но теперь уже слишком поздно. Я засыпаю, и не знаю, сможет ли кто-нибудь меня разбудить.