| В ГОСТЯХ У «КРЕЩАТИКА» РУССКИЕ ПОЭТЫ АМЕРИКИ | Выпуск 89 |
|
* * * Июля двери нараспашку, Ползут жуки и муравьи, Летит пчела в своей тельняшке И с контрабасами шмели. По полю гуси ходят цугом, И мы идем в руке – рука. За тем новоанглийским лугом Дорога по лесу легка. Мы из двадцатого столетья, Когда под мерный хруст шагов Ходили, прямо как за смертью, С мешками толпы грибников. Вот так вот занятые делом, Шутя, болтая ни о чем, За подосиновым, за белым Обратным светом и пойдем. * * * Сознание с утра находит щель, протиснуться в нее спешит сознанье, а до того не вороши постель – должно оно решить одно заданье – слепить себя по памяти сырой: рожденье, школа, первых пять затяжек, стук пишущей машинки за стеной, – все кажется, с рождением промажешь, проснется тогда кто-нибудь другой. И встанет этот кто-то и возьмет из пачки твоей красной сигарету, и зажигалкой красной полыхнет, и будет он вралем, то есть поэтом, и будет он, как ты, сидеть в дыму, ждать похвалы от ближнего без толка, и дай там, Боже, дальнего ему, что за стихи его полюбит только. КИНО Люблю полдневное кино, в которое никто не ходит, попкорна белое кило, и ничего не происходит. Светло струится странный луч, отпущенный из аппарата, – вот так, измучившись, из туч выходит солнце к веткам сада. Наверно, это на роду – нам вглядываться в свет и тени. Цветным пятном в Твоем саду мы будем в пору воскресенья. Наверное, не жизнь, не смерть, а что-то третье есть такое. За то, что мы любили здесь, нас поведут в кино дневное. * * * Дворика внутреннее убранство, клены, дорожка, качели, сзади – беседка с облезшею краской и проводов параллели. Раньше другой параллели хотелось, с юности жаждала влиться в литературный процесс, в современность, в злые потоки столицы. Где только не проходила дворами в кислую гущу вокзала. Помню с химическим фонарями набережную канала. Нынче скамейка с прямою спиною. И так отчетливо едко тянет-потянет с утра с перепою в лирику голая ветка. НЕГРИТЯНКА Ты оттуда, с картин Гогена, ты впитала все солнце злое и осталась благословенна, вот и ходят они толпою. На чужбине ты – на чужбине, осень, вечер, столпотворенье, ты работаешь в магазине во второй нехорошей смене. Как же мало любви и ласки в самом деле дала эпоха, пьяный жлоб тебе строит глазки, намекает… А это плохо. Только ноги устали. Лишь бы продержаться, сдать кассу чисто. Извини, что так в жизни вышло. Се ля ви, мама, аста ла виста. * * * Как не любить мне дождевую каплю, в которой блещет ранняя весна? Как не любить мне серенькую паклю, в рядок новоанглийские дома? Мне нравится невзрачная природа в знакомой черноте кротовых дыр, сирень не лезет в узкие ворота, а все-таки для глаза – вечный пир. Свой человек в заселенном районе и в этом поле – громом покати, я крепко жму кленовые ладони: счастливого вам, милые, пути! * * * Грозы полузасохшие чернила, в полнеба чье-то белое крыло – я бы душой охотно покривила, – обычное поэта ремесло. Но зрелость учит холоду рассудок, и ближе мне природы красота. Возможно, тем велик ее рисунок, что он ни означает ни черта. Иди себе, читай на небосклоне движенье облаков со всех сторон. Послали тебе жизнь, как сыр вороне, – не проворонь ее, не проворонь. |
|
|
|