| ПРОЗА | Выпуск 91 |
НЕОТПРАВЛЕННОЕ ПИСЬМО
Я выбежал от неё. И не потому, что было невыносимо, а из-за того, чтобы быстрее вернуться домой и набрать выученный до уровня рефлекса телефонный номер и прильнуть к трубке аппарата: слушать её голос.
Длинная дорога. Вереницы впечатлений, мысли, страхи.
Огромное облако похоже на крокодила Чуковского, который съел солнышко. Это начинается гроза. Небо злится! Наверняка пройдёт стороной?!
Сидя в транспорте, чтобы себя занять, я придумал несколько развлечений.
Первое – можно бесконечно считать (например, деревья на разделительной полосе дороги) или пытаться мнимой змейкой пролететь сквозь них – попробуй-ка успеть! Можно считать окна на зданиях, а лучше – стёкла в окнах и складывать их в несвязанные суммы. Можно считать колёса у встречных машин.
Второе – это читать, но не просто книги: слишком просто (это как слушать музыку в плеере – из той же оперы). А читать расклеенную по салону рекламу – только всю, до самых ГОСТов и номеров заказов. Пытаться играть со словами – переворачивать их, перефразировать, додумывать или, на худой конец, играть в «балду».
Третье, и самое любимое, – это «ловить» задние номера машин, которые тебя обгоняют, и смотреть, работает ли у них подсветка дорожного номера.
Эта дорога – одна из самых ключевых в моей сознательной жизни. По этому маршруту жили все мои пассии. И третьего раза, я знал, не избежать, только теперь это какая-то золотая середина, ибо первая жила всех ближе, вторая – на самом конце. Судьбоносная получается трасса.
Когда подъезжаешь к центру города, обычно, если темно, в окне мелькают заповедные места. Одно из них – огромная недостроенная гостиница и прилегающие к ней леса. Вокруг – болота из-за близости реки. Речной рукав, отрезающий у земли крупный кусок – остров. Находится это место всего в каком-то километре от главпочтамта – географического центра нашего города, а выглядит оно как возвышающийся заброшенный замок над сказочным лесом. Стоит прикоснуться хотя бы зрительно к фасаду развалин, в голове тут же вырисовывается приятное и не очень. Но всегда больше – первого.
В этом замке есть несколько мест, которые воистину впечатляют. Сам наружный вход исписан местными художниками. Далее вниз к первому колонному залу – Залу двух начал. Почему? Потому что он находится на первом этаже и не имеет окон, кроме двух круглых отверстий в дальней стене. Представьте: кромешная тьма и два пучка ослепляющего света – оттого и иньяновское название. Есть там огромный актовый зал – акустика располагает к левацким мистериям, из-за чего, наверное, там так и загажено. После по винтовой (!) лестнице – на крышу. Вон из ада! Спираль развития выносит к небу – крыше над актовым залом. В бетонной плите, служащей крышей и потолком, над актовым залом есть дыра, в которой виден весь раздражающий ужас преисподней. Здесь – какая-то надстройка. Спускаемся уже по нормальной лестнице на первый этаж. Он совсем как подвал – безвозвратно врос в землю. Говорят, там есть могила. Байки! Но здесь можно было устроить настоящее кладбище – никто бы и не узнал.
В одном из закутков, к счастью, хорошо освещённом, находится сердце руин – как неуклюже называют его, «авангардные часы». Это несколько металлических корзин для подъёма кирпича краном при стройке. Они изрядно покорёжены и проржавели. Их перевёрнутые формы вкупе с другим строительным мусором производят впечатление цельного организма. Но что же делает их часами?
Из этой кучи торчит ржавый длинный штырь: располагается он чуть выше пола. Его можно прижать к полу – и резко отпустить. Тогда часы начнут свой ход, конструкция станет шевелиться, а по ближайшим холодным коридорам будет расползаться грязный звук, будто кто-то кашляет. Однажды, наслаждаясь с друзьями прогулками по описываемым мной залам, мы устроили настоящий колокольный звон, стуча по часам металлическими прутьями.
Если продолжить путешествие по гостинице, следует выйти к основной лестнице: это чуть выше часов (жаль, что сейчас её разрушили, зато с самого её верха через все пролёты нам удалось запустить унитаз, который по приземлении разбился на множественные кусочки). И двигаться по коридорам основного корпуса (кстати, до самого его конца от парадного входа).
И вновь – на крышу: к недостроенным этажам.
А помнишь, как мы с тобой, преодолевая страх темноты, вцепившись друг в друга, проходили на крышу. Дурачьё!
– Как хорошо – эти огни и небо. Сейчас бы фейерверки!
– Ты хочешь салютов? Сейчас будут. Сосчитаю до трёх. Раз, два, три...
Щёлкнул пальцем, и вдалеке в небо взлетела яркая стрела «римской свечи». Кто её запустил? Останется навсегда неизвестным.
– Как?
– Заказывала – получи!
– Спасибо.
Это ведь было… Какое совпадение? Явление, может, чего-то иного. Не знаю. Тогда мы вообще могли всё что угодно. Вдогонку отмечу, что я был настоящим Героем, победителем темноты и страха! Мы сбежали с плиты, лежавшей на боку, и чуть не поцеловались. А как мы покидали руины? Прыжок в мои объятья…
По мосту мимо монастыря. Проезжая над рекой, устремляя взор в сторону, где она впадает в более крупную – в Волгу, всегда останавливаю взгляд на часовне. И всегда в молитве прошу за тебя, чтобы было всё хорошо. К такому спонтанному христианству добавлю, что за три километра до этого, когда я проезжаю под железнодорожным мостом, то тоже, следуя примете, прошу у Неведомого, чтобы всё было хорошо.
В центр. Мимо любимых магазинов, театра, филармонии. Вот уже оранжевый бульвар – одно из тех мест, которые напоминают столицу. Кстати, наши аллеи, эти зелёные готические галереи (как принято сравнивать), немногочисленны. Всего пять в центральной части города. Но оттого они и ценны.
Финишная прямая… Дома.
– Алло.
– Это я. Я приехал, всё нормально.
– Хорошо.
– Позвонить попозже?
– Да.
– Пока.
– Пока.
Кажется странным: неужели ради этого и бежать? Ответ очень трудно найти. Может быть, это пристрастие? А может, здесь кроется эгоизм. Слыша голос любимой, ты успокаиваешься – раз; врываешься в её пространство, что бы она сейчас ни делала, – ведь это ты звонишь, привлекаешь к себе внимание – два. Она также получает дозу удовольствия от небольших этих слов-шифров: «Я приехал, всё нормально» – разве это не сбрасывает груз ответственности с неё?
Ожидание. Иногда оно всеобъемлюще. Даже если куча дел по дому, занятиям, хобби, нужно куда-то сходить, позвонить, поесть, на худой конец, да мало ли что. Ничего не делаешь. Ждёшь. Убиваешь драгоценные минуты. А насколько ценны они, думаю, не нужно никому говорить. Зашвырнув всё неизвестно куда, ты мучаешься ерундой. Один раз поймал взгляд на собственных руках – и пошло-поехало: игра мыслей. Очередные воспоминания…
Из садика. В тихий час, конечно же, не спали – бесились. А, когда нас успокаивали, мы лежали, погружённые в себя, так как с партнерами не играли: нельзя было даже шептаться. О, нянечки... Для игры используешь то, что у тебя под рукой, даже незатейливей – руки. Один вариант подобного действа – это танки. Элементарный кулак и выпрямленный указательный палец. Но это «простой» танк, а утяжелённый – это когда две пушки – указательный и средний. Такие вот танковые сражения в снежных горах (собственные колени и белый пододеяльник).
Второй вариант – это «борьба кабанов». Вновь сжатые кулаки, только повернуты они горизонтально. Смысл такой: они друг на друга нападают – борьба за территорию – сталкиваются, и побеждает тот, кто быстрее разожмёт другого. Игры? Позитивное в этом – очередные упражнения для фантазии. Глаза видят все эти танки абсолютно реальными, чуть ли не с номерами на башнях и кабанов с их горбами и клыками. Ещё, думаю, тогда я заметил, что большой палец, если его выгнуть ногтём вниз, похож на кашалота, а указательный сбоку – на хобот слона, даже с косточкой запястья в виде головы. А уж забавные человечки с руками и другими конечностями, да простятся мне подобные шалости. Но любимыми моими «придумками» были: «паук» – согнутые пальцы всей руки; «тараканчик» или «лошадь» – четыре пальца, кроме среднего, в виде ножек, и оставшаяся соответственно голова; «оса» – это когда средний и безымянный согнуты и их как бы придерживает большой – это жало (действует оно в виде обыкновенного щелбана) и крылья – указательный и мизинец.
Сам удивляюсь: данные образы должны уж давно обветшать в моей памяти, а меня совершенно занесло! Не могу сказать, что я – «сандаловый ларец вожделенных воспоминаний», но и «в моей раковине есть жемчужина», да и её створки в перламутровых росписях-свидетельствах. Ещё пример сентиментальных финтифлюшек: ранней весной мерить лужи, топтать лёд и смотреть, как он уходит под воду. На мне красные резиновые сапоги, что велики на два размера. Но сам ты не просто ребёнок, а универсальный солдат, робот, учёный-исследователь, шпион – и до бесконечности.
Последние мои рассуждения, занимающие меня всё больше и больше, связаны с нашим с тобой разговором, который состоялся совсем недавно, когда мы были в кафе. Разговор зашёл о твоей будущей трилогии. Мы говорили о перерождении одной из героинь, о злых обрядах (это, конечно, не на уровне «мифологемы богоборчества», но этого и не требуется). У меня из головы не выходит часть беседы, относящейся к последнему эпизоду.
А именно тогда речь зашла о рассказе, где ты описываешь ощущения умершего человека во время своих же похорон. Это жутко. Эта тема обладает огромной силой воздействия. Смерть… Что нам известно о ней? Только то, что она обязательно будет, что мы её боимся и не ищем с ней встречи. (Конечно же, это касается девиантного поведения.) Из памяти не выходит образ этого лежащего мужчины, не могущего пошевелиться, ответить на прощания родных и только способного мыслить во мраке и слушать. Эта маленькая пухленькая женщина, которая любила лишь прописку в паспорте (это была изначально его квартира). Этот стандартный лепет «Примите наши соболезнования», «Очень жаль». И вновь – мужчина со своими мыслями… Ху. Не могу. Какое-то удушье и тяжесть – всплывают строки стихотворения Атанаса Далчева:
Конечно, и мы когда-нибудь с тобой будем гулять среди асфодилов и купаться летом в Лете. Но такие мысли сейчас, в двадцать! Нет. Мне было страшно, как подобные идеи могли родиться у тебя в голове. Что побудило к написанию этого текста? Мы же пишем «из души», сам знаю. А значит, это пережито и это сидит внутри тебя. Смертельная тьма и холод могилы. Недаром после прочтения рассказа ты была грустной и измождённой. Не пустая бравада, не погоня за притягательной темой… страшно.
Звонок. Наконец-то!
– Привет.
– Привет!
– Поговори со мной, мне совсем плохо...
– Что случилось?
– Я очень устала… Я не хочу жить. Меня все замучили.
– Ань, ну, что ты, успокойся, всё хорошо! Ты же сильная у меня девочка! Что случилось?
– Ничего. Меня обидели…
– Кто обидел?
– Миша.
– Ну, у него возраст такой сейчас. Не переживай: он не со зла.
– А ещё у меня всё болит.
– Что болит?
– Живот, я очень устала. Ты подумай! Я сегодня отсидела в университете три «пары», потом вприпрыжку на работу – там четыре часа петь стоя какую-то херню, и нас ещё задержали на восемь минут! Это очень много – если так каждый день, то получается очень много.
– Аня, успокойся! Всё будет хорошо. Выпей таблетку, не ругайся и иди в свою комнату и попроси, чтобы никто не шумел: ложись спать – если не спать, то просто ложись в кровать, отдыхай. Хорошо? Пообещай мне и не нервничай.
– Нет, я хотела посмотреть фильм...
– Какой фильм, отдохни! Иди спи. Ты ужинала?
– Да.
– Я тоже.
– Слушай, муля, можно, я завтра к тебе приду?
– Конечно, можно. Во сколько?
– Встретимся в «педе». И пойдём после занятий. Я буду играть в «Симпсонов», ладно?
– Не-ет, только не это!
– И ещё я хочу чего-нибудь вкусного.
– У меня есть бананы.
– Хочу салат – салат из крабовых палочек.
– Хорошо.
– Пока.
– Что?
– Спокойной ночи.
– Ну, ты... Вот ведь!
– Ладно.
– До завтра.
– До завтра, пока.
– Пока.
Вечер без претензий, близится к своему завершению. Уже заметны шаги юной ночи. Манеры аристократки её украшают: прийти незаметно, тихо, но завоевать всё вокруг, очаровать и подчинить. Сегодня не буду заниматься своими каракулями – может быть, только дневником. И читать ничего не хочется. Тишина, и лишь «шины шелестят по мостовой торцовой…», конечно, не совсем по торцовой, но точно шелестят в такт листьям на деревьях.
Я будто бы с тобою говорю:
– Спасибо тебе, что ты есть у меня.
– А мне без тебя одиноко, очень одиноко. Отдохни, ложись спать. Целую тебя и обнимаю.
– Я тебя просто люблю…
– Не говори так… Я знаю. Я тоже… ЛЮ…
ОТРИЦАНИЕ ОТРИЦАНИЯ
«Но дух Бисая устремился к сердцу неба, к печальному лунному свету, может быть, потому, что он был влюблён.
А потом, через много тысяч лет, этому духу, претерпевшему бесчисленные превращения, вновь была доверена человеческая жизнь. Это и есть дух, который живёт во мне, вот в таком, какой я есть…» – дочитал я и захлопнул пухленькую книжку тёмно-синего цвета.
Все мои ближайшие друзья увлечены современной зарубежной прозой. Для меня же это чтиво – пустая трата времени! Как правило, эти безликие романы или «интеллектуальные жвачки», призванные освежать мыслительный процесс, лишены ключей от души! Не знаю, что они в них находят? Изумительными оказались крохотные притчи Франца Кафки, миниатюры Альбера Камю (в частности, «Миндальные рощи» из цикла «Лето»), рассказы Хорхе Луиса Борхеса (книга «Вымыслы») и романы Милана Кундеры («Вальс на прощание»). А вот всяких там бегбедеров и браунов гнал бы поганой метлой!! Разве можно их променять хотя бы на одну главку из «Опытов» Мишеля де Монтеня!
Я люблю блуждать один по немногочисленным аллеям своего города, посещать уютные книжные лавки и магазины, отдыхать в тихих дворах, а вечерами бывать на набережной, где растут неохватные липы – в эти моменты меня зачастую посещают «нужные» мысли: вырисовываются сюжетные линии будущих произведений, выстраиваются стройными рядами персонажи, причудливо сплетаются логические цепочки разного рода рассуждений (что написано – тоже не исключение).
Не так давно, дня три тому назад, видел я следующий сон.
– Хрупкое чувство «памяти сердца» (ох, Батюшков, батюшки!), одухотворённое, искреннее человеческое чувство, – проговорил я, стоя посередине пустой, мощённой булыжником площади, окружённой небом, которое создавало нечто вроде колпака. Площадь была пуста!
– Опять пафос, лживый драматизм, архискверно, дорогой сочинитель! – произнёс мужской голос из ниоткуда.
– Что? – ошарашенный голосом из пустоты, спросил я.
– Глупо и несвежо, несвежо! – ответил голос, почти не изменив интонации.
– Нет, почему же, – смеясь, сказал (тоже ниоткуда) другой – женский – голос. – Лейтмотив понятен, не самобытен, но понятен, – продолжил он (то есть она).
Филигранно выделанное солнце стало приближаться к поверхности площади. И мне показалось, что кто-то, стоявший за моей спиной, резко отошёл. Я обернулся. Действительно – никого.
Взволнованный, двинулся в неизвестном направлении по проспекту: он прямо-таки вытекал из небесного колпака (купола) длинной трубкой.
Но здесь впечатления изменились, и я помню лишь то, что очутился в хорошо знакомом мне квартале.
Теперь я шёл к своему другу – куртуазному маньеристу и большому любителю различных performance. Ходил слух, что у него в галантно-эротических комнатах… Впрочем, это неважно. По правде говоря, всё было не так уж страшно: он был приговорён к вечным страданиям. Сам он состоял из бесчисленных противоречий и контрастов – в нём синтезировались глубокая чуткость и подлость, яростное безумие и философское спокойствие, набожность и оголтелое безверие.
Мы так и не свиделись, было такое странное ощущение, будто бы встреча уже состоялась… И он меня предал.
Я свернул в подворотню. Там две шахматные фигуры в оранжевых рясах громко ругались друг с другом. У одной из фигур была на рясе небольшая надпись на санскрите: «Будь проще». В глубине души я понимал всё происходящее, но не уходил – мне было любопытно, чем всё же закончится мероприятие многовековой драмы. А закончилось так, как и должно было закончиться. Фигура с надписью на санскрите оказалась дворником (хозяином положения) с огромной бородой. Она прокляла вторую фигуру, которая ответила ей полной взаимностью, и они разошлись. Одна осталась во дворе, другая отправилась странствовать по Европе. А всё равно эти религиозные распри – всего лишь проявление примитивных антиномий в едином учении.
Впечатления опять изменились. Вот я уже в сквере возле параллелепипеда клумбы, являющегося слабым источником гедонизма. Теперь из ниоткуда слышались не отдельные голоса, а целый хор. В переливах мелодичных попевок и гармоний узнавался Сергей Рахманинов – его «Литургия Святого Иоанна Златоуста».
Ко мне приближался человек в белом костюме.
«Только не он! – подумал я. – Сейчас не время: я не готов…»
Вот и всё – весь сон.
Проснувшись, я ощутил чувство резкого неприятия себя самого. И для самоуспокоения произнёс: «Да, мудрый дедушка Фрейд, упаси Боже от твоего наследия!».
Тем же днём я очутился в приснившемся сквере. Случайность? Не думаю. Когда я осознал это, мне стало немного не по себе. Ускорил шаг. Листья нехотя рождались у меня над головой…
А вдалеке я увидел того самого человека из сна… Он шёл мне навстречу.
|
|
|