ПОЭЗИЯ | Выпуск 94 |
* * * Прогулки на рассвете поутру, когда идешь, то под гору, то в гору меж елей, что клонятся на ветру – по темному пустому коридору. Должно быть, память детства столь сильна, что я стараюсь не наделать шума, чтоб на меня, очнувшись ото сна, не глянул из угла сосед угрюмо. Чтоб люди не спросили у меня: чего ты громыхаешь башмаками, неужто, дурень, не хватило дня, что ты по дому шляешься ночами. Ступаю тихо, мягко – все равно предательски скрипит сухая хвоя. Сияет солнце, только здесь темно средь елей и седого травостоя. Река вдали блеснула, как кольцо на безымянном пальце, в полумраке дверь стукнула, и скрипнуло крыльцо. Все это, верно, символы и знаки. * * * Ночью темной подступает сад под самое окно, нас лишь только разделяет занавески полотно. Продуваемая ветром легкая цветная ткань – лишь она меж тьмой и светом разделяющая грань. Что для нас неодолима, а для бабочки ночной, странницы неутомимой, все границы – звук пустой. * * * За край веранды освещенной шагнешь и канешь без следа в потоке Леты мутной, темной, где ртуть течет, а не вода. Не потому, что очень страшно бесследно кануть, умереть, а потому, что жизнь прекрасна под лампой буду я сидеть. Пить чай, пить водку, коль охота придет, читать, писать стихи. и наблюдать, как позолота, ложась на сосенок верхи, переливается, сверкает. Бог есть, когда ты не слепой. И мысль об этом примиряет со смертью, с жизнью. И с судьбой. * * * Древняя старуха после бани на скамейку села, выйдя в сад в высоченном голубом тюрбане и в сорочке розовой до пят. Быть не нужно Туром Хейердалом, чтоб понять – в минувшие века мы, одолевая вал за валом, морем шли, летали в облака. Несмотря на то, что у старухи рот беззубый, вздувшийся живот, груди ее больше не упруги, что она гнезда давно не вьет, говорить начнет, и раз за разом понимаешь, что, как острый меч, меж хребтом Уральским и Кавказом много дней ее ковалась речь, что она звучала на просторах жарким солнцем выжженных степей, а не в длинных, узких коридорах, в свете бледных тусклых фонарей. * * * Потянув за струйку, можно нам, играючи, шутя, но при этом осторожно намотать клубок дождя. И тогда из нитей нежных, как из шерсти диких коз, что паслись в лугах безбрежных, ты мне свяжешь на мороз свитер тонкий и пушистый, чтобы я надел его, отправляясь в путь тернистый далеко-предалеко. Чтоб одежка невесома и мягка была на мне, не кололась, как солома жарким летом на стерне. * * * Дождь был недолог, но его роль представляется заглавной – глубоко дышится, легко, как после службы православной. Выходишь в сад – в саду дрозды по веткам скачут, в темных кронах мерцают капельки воды камнями в царственных коронах. Жизнь, скрытая от наших глаз, выходит из земли наружу, порой она волнует нас, смущает и тревожит душу. Её столь необычен вид. Бог весть – кого-то он пугает, а нас влечет к себе, манит, интересует, увлекает. Так земляные червяки по узкой каменной дорожке, как пряжи тоненькой клубки, катаются на радость кошке. * * * Кругом затяжки, узелки и непрополотые грядки, где колосятся сорняки. Совсем не все у нас в порядке. Чреда унылых жарких дней. Листва до времени желтеет. А беленькое все черней. А черненькое не белеет. И лицевая сторона неотличима от изнанки. И вид из нашего окна не радует, как счет в Сбербанке. * * * Стакан крутого кипятка, забывши про пакетик чая, я до последнего глотка допил, того не замечая. Уже потом, когда стакан я ополаскивал под краном, когда, с резьбы сорвавшись, кран на кухне вдруг забил фонтаном, подумал я, что счастья нет, что Пушкин прав был даже в этом, но он убит был в цвете лет режимом царским, высшим светом, а я все тщился проскочить и с властью не шутить напрасно, и заодно с народом быть, ан нет – все тщетно, все напрасно. |
|
|
|