| ПРОЗА | Выпуск 95 |
8 и 9 октября 2024
Странно, но я помнила его другим... Точно менее одержимым... менее агрессивным.
Мой отец всегда казался мне психом. В детстве я очень боялась его постоянного почти лихорадочного беспокойства, его развивающейся слепоты, еще приступов, когда он видел кошмары в своих снах, и той силы, с какой это худое чудовище, одержимое книгами и религией, бессмысленными книгами и пустой религией, зависимое от алкоголя, пережимало мне грудь, все желало вырастить из меня такого же психа. Я боялась смерти. Боялась нашей с ним смерти. Боялась Бога...
Сейчас я ненавижу отца. Мне тяжело дышать.
На станцию прибывает электропоезд. Я смотрю на толпу девочек, одинакового маленького роста, в синих платьицах. Странно, теперь я дождалась момента, когда все они встали в линию перед вагоном и я могу разглядеть каждую из них. Меня они немного пугают, не могу сказать, что мне было нужно увидеть это, но даже такую глупость мой мозг посчитал правильным осветить, бросив, разве что, под шум состава мысли об отце. Давно пора, надо сказать. Все это время на станции я только и делала, что переживала о случившейся встрече. Сегодня он отнимает у меня слишком много времени. Дело в том, что это была вынужденная мера. Моя тетя болеет. Признаюсь, обычно мне ее не жалко, хоть она терпит с отцом немало неприятностей, но в таких случаях я задаюсь вопросом: почему я все еще должна испытывать за него стыд? Ведь я не могу больше. Я устала, и мне уже не справиться с детской ролью...
Я вижу, как шесть маленьких девочек в одинаковых платьях все еще стоят на перроне. ...Современная медицина рассматривает одержимость как проявление психического расстройства…
Когда вас одолевает скука, предайтесь ей. Пусть она вас задавит; погрузитесь, достаньте до дна. Вообще, с неприятностями правило таково: чем скорее вы коснетесь дна, тем быстрее выплывете на поверхность… единственное, выплывете с тем, что вас уже никогда не покинет. Выплывете, когда рядом с вами уже окажется несуществующий человек. И теперь представьте, как вместе с призрачным силуэтом вы будете сидеть на берегу и, кажется, уже никогда не решитесь уйти...
Когда перрон пустеет, я сажусь на скамейку, вбитую в пролете между колоннами; рядом со мной садится мой несуществующий друг. В память о времени, когда я думала, что понимаю тебя. Если, если, если... если бы только вернуться туда. Впрочем.
Нет. Я устала от этого присутствия.
Нарастает шум от движущегося состава. И в этом грохоте, словно захлебнувшись водой, тонет мой призрак. Не помню, когда я уехала. Завтра я пообещала тете прийти к ним еще раз.
...Современная медицина рассматривает одержимость как проявление психического расстройства. Различают такие симптомы, как истерия, маниакальный синдром, психоз, эпилепсия, раздвоение личности, шизофрения…
Утро, грязь и стыд.
В комнатах темно, как и ночью; за черными шторами, за старинными окнами льет старый вековой дождь, вернувшийся к нам. Те, кто боялся прогнозов до нынешнего момента, теперь очень нервно реагируют на погоду – другие же, я уверена, не должны замечать здесь ничего странного и необычного. Но и те, и другие не дают друг другу покоя. И они знают об этом.
Я беру пальто, обматываю резкими движениями горло шарфом и остаюсь ждать какое-то время у двери; города не слышно, вернее, не слышно людей. Выходя в подъезд, первым делом обращаю внимание на окна. На нашем этаже они еще не обклеены, и я сразу вижу залитый водой двор. Признаюсь, мне страшно спускаться дальше. Утро, грязь и стыд… утро, грязь... Мне доставляет большое удовольствие просто стоять в полутьме парадной и смотреть на деревья за окном. Зеленые и желтые, оранжевые… черные… Не хочу, чтобы это исчезло. Разумеется, я не хочу того, чтобы здесь хоть что-то исчезло. Но, по правде говоря, я не считаю ничего более красивым. Все шедевры архитектуры не стоят одного здорового красивого дерева, выращенного в саду. Получить эту жизненную форму из ничего – настоящее искусство. Без этого искусства, в частности, невозможно представить себе религию. Но тут, как это всегда происходит с вещами, чьей красоте беззаветно веришь, у меня на глазах это тело гниет. Внутрь него давно пробрался червь... Здесь никогда не было правды... Я поторопилась спуститься, меня ждал мой отец...
Боюсь, мне бы не понравилось такое сравнение, будь я сама инвалидом. Но наши отношения с отцом всегда были нездоровые, и кажется, мы позволяли друг другу что-то такое. Как позволяют заблуждаться друг другу люди: с одной стороны, верящие в конец, а с другой, те, кто считают это выдумкой.
Думаю, никто из них не прав до конца. Как любил говорить мне отец: «все мы обмануты с самого начала...». Я уже спустилась до первого этажа, который долгое время продолжает пугать меня и часто заставляет не высовываться из квартиры. За первую неделю октября первый этаж в нашем доме почти опустел. После прогнозов здесь осталась жить лишь одна семья, и та, кажется, уже давно замурована.
Сейчас постепенно пустеет второй этаж.
Не задерживаясь больше ни секунды, я бросаюсь к выходу. Продавливаю кнопку домофона и выбегаю на улицу. Дальше все случается, как я ожидала: по дороге тянутся толпы людей в дождевиках, по меньшей мере половина из которых тащит большие сумки и рюкзаки, редко проезжают машины с привязанным трясущимся на крыше багажом. Восьмой день наблюдаю эту картину. Восьмой день не могу понять, что такого эти люди могли себе придумать там, на море?
– не жалко уже ничего… мир сошел с ума окончательно и всего несколько лет отделяют нас от полного хаоса…
Если бы я сама разбиралась, где говорю правду, а где повторяю что-то из давно прилипшего ко дну красного сосуда внутри меня... что-то... из давно понравившейся мне лжи. Моя тетя болеет – повторюсь. Она лежит в кресле и молча смотрит в сторону. В ее красных волосах осел сладкий запах материнства. Не знаю, была ли здесь связь. Но я вижу в ее глазах ту же ложь, что осела внутри меня. Я, замерев у не менее зловонных стен, жду, когда в их квартиру вернется супруг.
...В первые минуты, когда он появляется, мне кажется, что возможная ссора между ними каким-то образом задела и меня, и есть ощущение, будто всем нам теперь нечего сказать друг другу после стыдящего вчерашнего дня. Хотя после нескольких слов его обвиняющий взгляд обращен лишь ко мне.
Он захлопнул за собой дверь в спальню.
– Видела у вас на первом этаже маму с детьми… – начинаю я.
За дверью тишина... тетя своим положением вовсе напоминает мне людей из психиатрической клиники: конкретно тех, которые могут застрять мыслями в одной точке на полу и не шевелиться. Но, честно, я даже не смотрю в ее сторону.
– ...Да и в целом, – продолжаю, – там слышно, что кто-то живет.
Я слышу, что дверь приоткрылась, снова повеяло холодом. Здесь как будто в меня что-то вцепилось, и возникло нервное желание схватиться за это на горле и плечах. Ее муж медленно прошел рядом со мной:
– А что же на улице, Лада? – меня вдруг испугали его слова: – Видела возле дома, например, сумасшедших с рюкзаками?.. В нашем доме остающихся много, Лада, – он перешел через комнату, не тронув жену, и остановился у окна. – Мне очень жаль твоих соседей... А тебе, что же?.. – он повернулся ко мне. – Все равно, совершают они ошибку или нет?
– Или если бы твой папаша вдруг решился бы съехать? – перебила тетя и стала приподниматься, тяжело дыша и держась за живот. Потом, покопавшись в сумке, она дала мне деньги и пошла на кухню, откуда уже донеслось:
– ...Посмотри, может быть, мед или сгущенное молоко. Надеюсь, ты не забудешь про остальные продукты… Он еще давно просил меня... купить ему то ли перчатки, то ли еще что-то. Будет ворчать и сделает, скорее всего, виноватой тебя, но зато узнаешь, чего он все-таки хотел.
...Когда мы уже сидели за столом и пили кофе, они спросили меня:
– Надеемся, тебе хватило ума не говорить с отцом на эту тему? Не пугай его, пожалуйста. «Мало ли ты испортила нашей семье...», – лишь не договорили они.
Дальше тетин супруг смотрел на меня так осуждающе, когда она с трудом вставала из-за стола, или когда у нее появлялась одышка, или когда та просто клала руки себе на живот, что мне скоро пришлось сбежать.
Толпы людей спускаются в метро, ждут на остановке рядом, появляются из автобусов или пропадают в них. Я курю вторую или третью сигарету у вестибюля, и мне очень холодно.
...Под кашель городских дорог. Вот бы что-то отвело меня туда, где будет он; и он будет читать своей дочке хриплым голосом… где он еще читает... что-то из того, чему еще верит.
...Под тенью промокших домов. Два раза стучу по его старой двери. Подождав – еще пару раз. После того как откроется дверь, нельзя входить сразу...
Ладно, теперь я в прихожей, и... должна оставить пакеты тут же. В одном – чистые вещи, в другом – каши, фруктовые пюре, молоко и еще что-то должно быть.
Только после этого я не ухожу. Пользуясь тишиной, пытаюсь уловить какой-нибудь городской шум. Мне интересно, что он слышал сегодня утром? О чем он подумал, когда выглянул в окно?.. Из комнаты доносится недовольный скрип.
Согласился бы он с тетей Анной и ее мужем?
Я смотрю на запутавшиеся цветы на обоях и думаю о его будущем.
Почему-то у меня возникла мысль, что я совсем его не знаю. Мне стало душно, на секунду потемнело в глазах. Чего ожидать после скрипа? Я должна уйти. Но, возвращаясь к мысли о том, знаю ли я своего отца, мне кажется, есть, по крайней мере, одна вещь, в которой я точно уверена: когда все закончится, у него будет свой особенный путь, другой, нежели у родственников.
И где теперь его оставшееся время? Я фантазирую или прямо сейчас оно у меня под ногами?
Я ушла. Потом, спускаясь по лестнице, я услышала, как дверь закрыли на ключ.
Привет, привет, привет, привет...
Вот я на улице. Пока спускалась по темной лестнице дома, надеялась на тишину. Может, это я жду своего наказания? Чтобы меня успели напугать его призраки. Наверное, я даже готова помедлить… Лучше бы меня поймали. Кроссовки насквозь промокли. Я на улице. Смотрю на вывеску. «Звезды сделаны из огня». Машины переезжают окровавленную вечность, сапоги и капли стучат печалью по ней.
Что бы значил этот огонь для нас?
Пока что решила остановиться на углу улицы Композиторов. Дайте мне пять минут. Закурила и увидела его. Один из тех призраков изыскал брошенную без огня звезду.
Их капли и сапоги поют: привет, привет, привет…
Я снимаю наушники и слышу от подошедшего мужа Анны:
– Ты либо потеряла сумки по дороге, либо…
– Нет, – улыбаюсь ему.
Он опускает взгляд и осматривает меня с головы до ног. Этот дождь и паника в их головах просто послужили мне. И он нашел меня.
– Я… – хочу начать, но мне нечего сказать.
Он молчит. Оглядываюсь по сторонам и делаю шаг в сторону. Не поднимая глаз. Но мне видно, что он пошел за мной.
Мои ноги дрожат. Посмотрела на него; он достал сигарету.
Я тоже продолжила курить. Даже говорить ничего не надо. Он, довольный идиот, думает, что это все из-за него.
Я опускаю голову, затягиваясь и держа в голове последнюю мысль, ухмыляюсь от наплывшей картинки с беременной женой.
Это всего лишь щепка от разорвавшейся маскулинности. А дальше его несвязное предложение пойти вдвоем к отцу, тошнота, недокуренные сигареты и…
Привет, привет, привет…
Поднимаясь в папину квартиру, начинаю слышать свое тяжелое дыхание. Кажется, и голова закружилась. Он же идет почти бесшумно. Просто призрак, который взял меня с собой. И он вернет меня родным. Должно быть, ему нравится чувствовать эту ответственность за меня.
Когда мы уже оказались в квартире, он почему-то сначала долго стоял в прихожей и не шел дальше, я обернулась: на тумбочке лежал футляр с очками, который я забыла. Мы смотрели друг на друга. Но говорить я не хотела. У меня будто и голос пропал, еще в парадной. И здесь все кажется спящим. И пусть то, что я потеряла сегодня, залезет под колонны и каменные ступени. Пусть шепчет там. Язвенно. Само с собой.
– Что с погодой сегодня?
– Я думаю, лучше, чем вчера, – сказал муж Анны.
– В смысле?
– Не думайте об этом.
– Что?.. Куда ты идешь? Что ты там ищешь?
Мы с папой сидим на кухне. Дядя «не думай об этом» ушел в мамину комнату. Я разглядываю грязные круги на полу, постукивая кроссовками, и жду, ответит ли он что-нибудь папе.
Проходит какое-то время, и папа ждет ответа от меня. От того взгляда, с каким он ко мне повернулся, мне стало его жалко.
– Иногда мне кажется, я слышу ее в ванной или здесь, – его челюсть трясется от лжи и позора. – Или я просыпаюсь, и вот что, – он моргает, моргает, челюсть замерла; видимо, эти воспоминания огорчают его.
– Ты спишь там? – спрашиваю я.
Мистер «не думай об этом» шумит в комнате моих родителей.
– Я понимаю, пап. Ты просыпаешься рядом с ней? – я почти с улыбкой посмотрела на отца.
Не знаю даже, откуда у меня возникло желание спрашивать отца о таком.
Закипело в кастрюле, я выключила газ. В ванной зашумела вода, я припасла полотенце и мочалку, потом вернулась сюда и, мне показалось, я обняла своего папу. Не знаю. Наверно, я лишь подняла его и помогла дойти до ванной. Он очень низкий. Или всегда таким был? Я раздела его. Шум из комнаты заглушили плески теплой воды. Я начала купать своего старика.
«А помнишь, милая, наш парк? Там бродит призрак женский. Я скоро буду с ним».
И я не вижу ни капли старости на мокрой спине моего старика, мочащегося в ванной. Не вижу ни одного седого волоса. Не слышу хрипа в голосе, пока он рассказывает мне свой сон, в котором в тени пахнущих деревьев встретил маму.
Кажется, что у него пропали все черные пятна на коже, а поливая из ковша, я смыла все морщины. Кажется, он никогда прежде не страдал.
Сейчас тетин муж должен подойти ко мне, прислониться к спине и, надавив на веки, сказать: «Смотри».
Я вспоминаю как ездила в тот сквер в К-ом районе пару лет назад, как боялась найти его неизменившимся. Я гуляла по улице, чье название забыли тетя с мужем. Помню, когда ехала туда на автобусе, увидела в окне сначала брошенный венок, затем то, что еще долго не давало мне покоя: помню, на дороге возникла длинная пробка, какое-то время мы ждали, и мне было видно девушку, склонившуюся над кем-то, все проезжали мимо нее, и вот подошла наша очередь – тогда я увидела, что рядом с ней лежал не человек, а собака…
«Май, цветы танцуют, мы любим друг друга... Она не мертва, вам не следует беспокоиться».
Между стволами деревьев запрятались бедные животные. Я ищу кого-то в парке.
…Шелест разноцветных листьев у меня в голове. Я слышу свист ветра. Я вижу красивую большую башню из белого кирпича. Мама, можешь не прощать меня. Но мама... я боюсь. Этот зверь хочет забрать меня.
Это не наказание, это просто секс.
И пусть то, что я потеряла сегодня, залезет под колонны и каменные ступени. Пусть шепчет там.
Маленький, удрученный. Снова, кажется, старый. Бегает глазками.
Мой мужчина «не думай об этом» берет его покурить с собой на балкон. Я пошла расчесать волосы, вернувшись на кухню, стала заваривать чай. Мало ли, они простудятся там оба? Но мне не разрешили им мешать.
Бог с ними. Делайте что хотите.
Потом мы все вместе пьем чай на месте преступления. Голова раскалывается. Я только хочу оказаться в том самом парке. Я скучаю. Я просто хочу, чтобы все было, как в детстве. Чтобы мой отец был таким, как он. Может, в этом вся проблема? Может, из-за этого я испытываю неприязнь к тете?
Я смотрю на него, затем на отца.
– Ты прекрасна… – сказал он мне.
Я чуть не расплакалась там, в маминой комнате… А папа купался, он ничего не слышал.
Я оставила папу ближе к вечеру, муж Анны уехал раньше.
10 октября 2024
Этот подарок с моря. Птицы как на ладони, посреди большого серого неба.
...Мне кажется, я ужасно выгляжу сегодня. Еще, впервые за долгое время мне было так легко проснуться. Я не помню, где оставила телефон. Не помню будильника. Хлопнула дверь за спиной, в магазин зашел мужчина. Когда на меня посмотрели, я отвернулась и стала изображать, что изучаю текст на упаковке. Что я взяла?.. У меня такое чувство, будто все мои мысли сейчас – это та парочка заблудившихся созданий на пустом небе. Я ненавижу себя.
«Конец близок, парни и девушки. Скажете, сейчас самое время для признаний? Мои легкие набираются водой. Хотите увидеть, как смоет мою бедную семью?..»
Касаюсь кого-то у кассы. Неужели оно настолько близко, что может вот так, без всякого оправдания, брать тебя за руку? Я просто считаю... вряд ли это могло произойти с нами в любое другое время. Не знаю. Я лишь ищу в них оправдания. В каждом, кто мне встретится здесь в магазине, на улице или где бы то ни было еще.
И снова ноги в воде.
– А кто дает тебе деньги, мразь?
Муж Анны закрыл окно. Стало ощутимо холодно. Потом он ушел забирать Лизу из школы.
– Обернись... – тихо отвечаю тете.
– Чего?!
Я стучу пятками. И понятию не имею, о чем мы говорим.
– Нет… Я больше не вытерплю.
– Тетя. Дорогая. Приляг, – я ухожу на кухню, какое-то время расхаживаю взад-вперед, после начинаю рыться в шкафчиках. – А... Я выйду на балкон?.. Скажи, тетя, ты пьешь лекарства?..
Анна что-то бормочет. Но я уже на балконе; закуриваю и не слышу, что.
...Это белая машина катится к ногам одного из тех несчастных. Я слышу один из тех несчастных голосов в своих наушниках. Но я не понимаю, ведь мы говорим на разных языках. Оглядываю одни из тех улиц, что мы скоро потеряем. Я всего лишь смотрю туда полуслепыми глазами. Словно догадываюсь, что же здесь происходит.
Может, он влюблен?..
Это скорая хочет успеть к кому-то, кто еще не ушел. Кому еще не сказали…
Больше всего на свете я, пожалуй, боюсь того, что не успею сказать.
Я смотрю на тех, кто несется к дому и к больному. Рядом припаркована машина. Она приехала одна?
– Можешь больше тут не появляться? – спросила она неуверенно, выждав то время, пока меня не было. Кажется, она не думала, что испугается этого.
– Тетя… Тетя, нужно ему немедленно позвонить, – я открываю выдвижной ящик в тумбе, долго что-то ищу. Не могу понять, кому позвонить. Провожу пальцами по ящику. Кручусь на месте. Окно, розетки, провода, ковер… Анна, ребенок, окно, растения. Дверь в спальню, отражающаяся в зеркале. Теперь и мое плечо в нем. Рука, закрывающая дверной замок:
– Позвонить отцу, Анна...
Ищу ее глаза. Наши с ней ноги слабы, как после кошмарной драки.
Ложусь рядом с ней. Она подложила под спину подушку так, что наполовину сидит. Мое тело уместилось в полный рост. Не знаю, куда она сейчас смотрит. Может, на меня? Куда бы тогда смотреть мне?
– Почему? – тихо.
– Я не знаю… Как это обычно бывает…
– А что ты чувствуешь? По-твоему, я проявляю неуважение к вашей семье? Здесь так холодно и так мерзко… Я не знаю, чего ты боишься… Но можешь поверить мне, у меня останется сердце, когда они уйдут. Когда уйдет твой муж. Когда уйдут все. Я все равно буду любить тебя и нашу семью. И мне будет очень жаль, если отец не успеет увидеть, что я простила его.
Позвони ему… Тем временем, кто-то пришел, и слышны голоса в прихожей.
– Ты будешь с отцом, когда это случится, Лада?
Ох, милая, ты настоящая жертва этого суеверия.
– Прекращай плакать, – уставшим голосом.
– Что это с ней? Что с тобой, дорогая? – тоже уставшим.
Родители какое-то время выпытывают. После решают уйти в спальню. Дверь закрывается. Я слышу через стену сиплый голос ребенка, которого испугали в школе. Поднимаюсь. Иду на кухню.
...Замерев возле кухонного стола, смотрю в стеклянную дверь.
Отсюда сверху я вижу, как она исчезла. Скорая.
Я в растерянности.
...Ох, детка, ты настоящая жертва их трагедии. Просто молчи, пока рыдает мама. Ты сама скоро поймешь. Потому что уже поздно надеяться на наше северное небо.
– Тебе не кажется, что ребенок не должен знать, где ему придется умереть?
Муж Анны уехал на работу.
– Какая чушь… – я отворачиваюсь от тети; мы сидим рядом под одним пледом серого цвета; Лиза в ванной. – Не важнее ли будет показать, что в отличие от некоторых, у нее есть вы? – смотрю на телефон, который лежит на тумбе. – Или где вы сейчас, Анна?.. – после чего вглядываюсь прямо ей в глаза.
В ванной притихло дитя.
– Прости, что мы выглядим такими печальными, – она не хочет смотреть на меня, когда говорит.
– Ничего, – мы обе замолчали и, кажется, с одной и той же целью. – Все-таки, вам тяжелее, – говорю я после долгой паузы. – Вы были вместе все это время. Но что толку теперь верить друг в друга или ждать, что кто-то один окажется сильнее и вытащит остальных? Вы успели стать связанными одной вещью. И вам не получится уйти по отдельности… В любом случае, лучше надеяться на это.
– Ну, почему нельзя просто взять и убраться отсюда? – ее голос изменился. – Почему бы ему просто не поверить, что это и вправду возможно?..
– Тетя, я думаю, главное, что ты должна понять: что никто не имеет права помешать вам сделать то, что вы хотите.
– Ты из-за ребенка так переживаешь или действительно в это веришь?
– За какого?.. – Анна прикусила губу. Мне сразу стало стыдно. Мы еще немного лежали рядом друг с другом. Когда она ушла поговорить с дочерью, я бесшумно оставила их квартиру.
«И почему нельзя просто взять и убраться отсюда?»
...Прости, но прежде, чем душа покинет тело, человек должен услышать правду. Иначе, к нему не должны были приходить.
Мне кажется, нам пора прекратить притворяться, что кто-то из нас может видеть чужое раскаяние.
Прости, но никто никогда не разбирается в раскаяниях.
Because I got enough to spare.
«But this isn’t big enough for the two of us...»
…
Что я могу сказать про этот октябрь? Мне стало страшно ложиться спать. Хожу по своей квартире босиком. И эти стены смотрят внутрь меня. Такое чувство, что ждут, когда я уйду. И все вокруг будто ждет людского ухода.
Будь я отшельником, спрятанным в глубине одной деревни, где-то на краю жизни, между искушенными людьми и далеким раем – может быть, ни за что на свете не поверила, что наш мир однажды закончится. Я даже не уверена, что наше прошлое нам принадлежит.
Так тихо… Я закрываю глаза.
Шепотом: «Я давно сгорела».
Это ужасно, но я больше им не верю. Не хочу сказать, что они кажутся мне вымыслом. Просто по той же причине и в раю сейчас тихо. Потому что всем придется уйти. И я снова увижу у себя прорези на лице…
...Крохотный город в области. Обветшалый дом. Страшно в нем лишь одно. О чем никто не скажет.
Шепотом…
Что я могу сказать про свое преступление?
«Мы давно сгорели».
11 октября 2024
|
|
|