Флейта Иаковля

Он подходит к кустарнику. Он разжигает костер.
Громко хворост трещит и вокруг освещает простор.
Длинно тени ложатся, летит на огонь мошкара.
Ничего не случается – все это было вчера.
Ни садов и ни рощ – только птицы невидимой свист,
и с деревьев летит переполненный пением лист.
Ничего не случается – только пустыня кругом,
и звезда полыхает беззвучным и близким огнем.

Он устал. Он ложится на землю, в главу положив
белый круглый булыжник. Он слышит знакомый мотив –
далеко наверху звонкий голос он слышит струны.
Засыпай, Бог с тобой, загляни в эти краткие сны,
загляни в те края, что своими мы не назовем,
что порой среди дня полыхнут невозможным огнем.
В те края, где и свет и струна, и сияние глаз,
в те края, где любовь и рыданье, рыданье по нас.

Ты увидишь во сне то же, что различаю здесь я –
плоско берег лежит, перламутром осыпав края,
где-то лебедь кричит за высоким открытым окном,
далеко, хрипловато кричит над землей ни о ком,
да изломанный парус влечется в обход всех дорог
словно вслед за вагоном нелепый прощальный платок,
словно он улетает за край горизонта и крыш,
и в ответ ранний снег осыпается в дымную тишь.

Я увижу во сне, я увижу во сне лишь песок,
и в ночи я увижу: костер, розоватый висок,
как, вздымаясь, летит далеко красноватая пыль,
и взволнованным сердцем почую, что близко Рахиль.
И увижу, увижу, как встала с небес, горяча,
занебесная лестница в сильном разрыве луча,
и увижу, как ангелы сходят столь бурной толпой,
что могла б вместо волн, бригантину нести над собой.

И увижу, увижу средь них в мельтешенье ресниц,
в колыхании локонов, нимбов, не узнанных лиц –
красных губ золотую печать в высоте, в синеве,
я увижу, упав, где лежишь ты, увижу во сне.
И твоими глазами узнав дорогое лицо,
и твоей содрогаясь печалью, увижу кольцо
дымной пряди и плечи, и то, что на свете, увы
называть невозможно – незримый повтор головы.

На Божественной лестнице каждый увидит свое –
то, что он потерял: Бога, ветку, аллею, жилье
или синее небо, иль отблеск возвышенных крыш,
кто-то – бабочку, кто-то – звезду и летучую мышь.
Ты бы здесь увидал: Ангел Божий спускается вниз.
Я ж, вплывая в твой сон, как к себе на Итаку Улисс,
не узнав, что отечество, вижу – горят небеса,
и с утраченных губ золотая слетает пыльца.

Спит Иаков. И ветка склонилась. Синеют глаза
под закрытыми веками. Долго стоит полоса
от упавшей звезды на просторе бесшумных небес.
Спит Иаков. Он спит, и он видит и сосны и лес,
как река пробегает с Востока на Запад, и пыль
не стирают с нее. И задрав к зодиаку свой киль
проплывает фрегат, и гремят его пушки отбой.
И смещаются ангелы в ветре летучей толпой.

Спит Иаков в ночи, озаряемый ярким костром,
среди жизни темнея, раскинувшись алым крестом,
и восходит огромная лестница легче луча,
рассыпая каскады ступенек, коснувшись плеча.
Никого нет на ней. Никого ни вверху, ни внизу.
Темных век не открыв, он на землю роняет слезу.
Он встает, отряхнувшись, и лестницей долгой идет
вдоль ступеней и звезд. За луной чья-то флейта поет.

Он проходит пустыней и лестницей вдоль облаков,
он проходит (во сне ли?) ступеньки колючих веков.
И проходит один, никого не встречая в ночи.
Только виснут в кустах, как погасшие лампы, грачи.
И ступень за ступенью – как сердце кричит впопыхах! –
и коричневой тенью скользя в разрывных облаках,
он ломает тростинку в пространствах, где не были мы,
что одни отделяют сияние света от тьмы.

И три ангела с лирой навстречу плывут из высот.
И плывет-наплывает пернатый возвышенный флот –
голубые глаза, золотые овалы и прядь.
За плечами чудесная плещет пернатая кладь.
Он влезает в седло. Посылает верблюда вперед.
И сияет звезда голубая из створа ворот.
Сколько крыл у нее! Как бежит по ним алая кровь!
И ломается в ветре кустарник и движется бровь.

Он слезает с верблюда и входит, как в воду, в вертеп.
Тихо тает свеча. На столе абрикосы и хлеб.
Тихо жвачку жуют и солому роняют волы.
И Вселенная с краю лежит, освещая углы.
И сияет звезда, тихо дева с Младенцем сидит.
Он принес им – молчанье. На Деву беззвучно глядит.
И глядит на звезду он, и видит, что это одно –
луч звезды и сияние плеч сквозь ее полотно.

Это все же одно – небеса и пустыня, звезда.
Это все же одно – одиночество, парус, вода.
Не бывает другого, когда ты ступени прошел.
Это волосы в золоте, ясли. И сломанный стол,
и свеча у младенческих темных, сияющих глаз –
это все же одно. И луны дымно-красный топаз.
Это просто повсюду, повсюду, как ливень, как снег,
занебесных, разбитых и тяжких ступеней разбег.

Из любого колодца, со дна безымянных глазниц,
от копыт иноходца, из гнезд не вернувшихся птиц –
эта лестница всюду растет, словно дождь и восход,
словно лес и зерно, или пламя и кровли высот.
Это лестница, лестница здесь и вон там, у домов,
и на отмелях пляжа, в подвалах, во тьме тупиков.
Словно гриф и аккорды – ступени, что путник берет.
Это – жизнь, это лестница мертвого странника ждет.

И трещит, как бумага, и рвется на части костер.
Ангел белые лопасти, чтоб удержать их, простер.
Темный крест на песке. Спит Иаков, колеблется сон.
И он видит – дома тонкостенные, стаи ворон,
и он видит, как лебедь крестом улетает наверх,
безымянным, скрипучим крестом улетает навек.
И морской горизонт так открыт, как объятья, когда
только платье шумит, словно волны, и плещет звезда.

Ради Бога, не надо тоски, умиранья, утрат.
Рвется к небу костер, огнен, чист, переполнен, крылат.
Тихо звезды поют, словно хор над песком голубым.
Тихо веки дрожат. Тень его уместилась под ним.
Птицы шумно летят. Значит – время, и это рассвет.
С неба движется свет, и он встанет навстречу в ответ.
И запляшет с небес, как каскадом ступеней вода:
Я с тобою отныне – навек, до конца, навсегда.

В небе птица стоит. Ни назад не летит, ни вперед.
Ни наверх и ни вниз. Будто крохотный розовый грот.
В небе птица стоит, и горит под пером, горяча,
освещая из сердца слепую окрестность, свеча.
Над крылами звезда. Под ногами – земля и вода.
И дорога легла вся в пыли навсегда, навсегда.
В небе птица застыла, как дальний и розовый грот.
В нем мерцает свеча. И течет стеарин из высот.

Содержание

Дальше