| ПОЭЗИЯ | Выпуск 95 |
|
* * * променяв любовь на мудрость, сколько выиграешь лет? осыпается, как пудра, слишком яркий белый свет много боли в чистом поле, раскалился зверь июль, не видать вовеки воли, в сердце – дырочки от пуль там на облаке багряном ветхий-ветхий бог сидит, рядом ангел иностранный по-бермудски говорит: умирать совсем не страшно, благо – вовремя уйти... догорает день вчерашний, с новым днём – не по пути с развесёлою тоскою дантов ад с небес глядит, авангардного покроя проповедник-эрудит – был матросом и солдатом, плотником и босяком, в мир блистающий когда-то вторгся беглым чужаком, всё на свете перепутав, зло с добром смешав в горсти, выпустил на волю смуту прямо с млечного пути грозно музыка играет, чёрт зашёлся в гопаке... где же рай-то? – нету рая только тени на песке. * * * Этот дворик и этот март... на бульваре Тверском азарт, хруст прекрасных напрасных лет и любви предвесенний свет А с такой заказной войной мне не жить – закусите мной, тень из прошлого без огня все мосты сожгла за полдня Много бед, много зим прошло – накопилось большое зло за Тверской, за бродячий Крым, за несбывшийся третий Рим Милосердья жила сестра на арбатских семи ветрах, я водила туда весь Лит, бытием становился быт, но прошло целых тридцать лет, даже памяти доброй нет, всё сожрала эпоха зла, нет ни девушки, ни весла, я стою наверху зимы, жарким днём – в сердцевине тьмы, абсолютная сирота, нет родства – и земля пуста * * * чёрный пёс рагнарёк на пути моём лёг я его обойти не сумела и его поводок проскочил между строк начертав приговор неумело мне бы раньше найти запасные пути мне бы спрятаться от урагана только кто виноват что одна в листопад я стою посреди зурбагана и в последний обоз т рагнарёк чёрный пёс зазывает заходится лаем я кричу на бегу всё уже не могу и к кому прислониться не знаю чёрный пёс чёрный глаз рагнарёк слышит фас расцветает как чёрная роза я хотела свернуть но помечен мой путь и менять траекторию поздно * * * Я хотела бы стать прохладней, равнодушней, что ли, ко всем... Помнишь, там, в золотой Элладе, было много великих тем? Чем кончаются эти страсти: меч свистит, голова летит... в нашей неисцелимой касте жизнь и смерть – бытие и быт. Да, меня не припомнят милой и щебечущей, как щегол, знали, как я неслась на вилы, превращая в бинты подол, как была бесноватой, страшной, обличающей всех вокруг, а ещё... в грусть-тоске вчерашней смертно сузившей узкий круг. Это Грушенька постаралась, это карма моей души, до этапа – самая малость, а она всё: пляши, пляши! И какие там наши кони, впереди – лишь один прогон, это жизнь моя на перроне провожает чужой вагон. Сколько бывших из окон машет! никого уж не узнаю... Видишь, Фёдор Михалыч, наших? придержи меня на краю... * * * Вокруг бушуют шум и ярость – последнее, что нам осталось в чертогах чокнутой чумы, она вокруг швыряет кости, непрошенной приходит в гости и гасит светлые умы. Обыкновенная чумишка пирует, пируэтит слишком, сирены «скорых» и шопен ей слух и зренье услаждают, она украдкой нападает, высасывая жизнь из вен. Она безумна и всеядна, целует в губы безоглядно и пожирает свой улов, а если кто в неё не верит, он будет бит, по крайней мере, или убит без лишних слов. Ей эти жалкие людишки нужны, как для рулетки фишки в бездушных игрищах кривых, когда ж она угомонится, совсем другие будут лица у сохранившихся в живых. Все возвратятся понемногу в страну, где одному лишь Богу понятен первородный мир вдрызг заплутавшего Адама, опять сбежавшего из храма на смертный человечий пир |
|
|
|