Марья Ивановна решила вызвать дьявола. Не то чтобы она увлекалась оккультизмом и всякими бесовскими игрушками, совсем наоборот. Просто тем летом перед Великим Спасом произошло много событий, которые незримой цепочкой подвели Марью Ивановну к такому решению.

Душной летней ночью за неделю до описанных событий Марья Ивановна лежала на продавленной кровати и не могла заснуть. В открытые окна вместе с тяжелым жарким воздухом прорывался нестерпимый звук удара костяшек по железному столу: соседские алкаши опять играли во дворе в домино, нещадный мат сменяли рокоты пьяного хохота. Марья Ивановна повертелась еще немного на накрахмаленных, вышитых ею самой мелкими незабудками простынях и встала с кровати.

– Чтобы вас черти забрали, ироды пьяные! – пробормотала она, ставя на газ белый эмалированный чайник с водой. Чайник был стар и помят, как и сама Марья Ивановна, одна из немногих вещей оставшихся от ее приданного. Алые цветы на чайнике местами потерлись от частой чистки, по бокам эмаль трансформировалась в маленькие черные дыры, но чайник все же служил хозяйке верой и правдой, доживая свой век вместе с ней. Будь он разумным, почувствовал бы, наверное, что через несколько лет займет почетное место рядом с вышитым бельем и кухонными полотенцами совсем недалеко от дома, где провел всю свою долгую жизнь – у мусорного бункера, после смерти хозяйки. Хотя существование чайника продолжится и после ухода Марьи Ивановны: на мусорке его найдет местный бомж Сережа, подарит своей очередной пасии, просящей милостыню у метро, а та в свою очередь отдаст его соседке Вере, откуда начнется новый отчет жизни чайника, как горшка для цветов на даче, полной людей и жизни. А пока он продолжал традиционный утренний ритуал – кипятил воду для Марьи Ивановны. Чайный пакет почти не окрасил жидкость в фаянсовой кружке: его использовали то ли в пятый, то ли в шестой раз – Марья Ивановна уже сбилась со счету. Громоздкие часы, висевшие над холодильником, показывали ровно шесть утра.

На шум из гостиной вышел кот Вася, мягко ступая аспидными лапами по грязно-зеленому линолеуму, и недовольно выдал: «Мяу». Где-то в глубине души Марья Ивановна была уверенна, что наглый черный кот понимает абсолютно все, и даже умеет разговаривать, но не хочет, ей назло, а только всем своим существованием показывает свое превосходство и презрение. В том, что кот считает ее лишь обслуживающим персоналом, Марья Ивановна убедилась прошлой зимой, когда, пойдя ловить неблагодарному Васе рыбу на озеро, провалилась под лед. Ее быстро спасли, но, пробыв в ледяной воде достаточно времени, чтобы подхватить двухстороннее воспаление легких, Марья Ивановна неделю пролежала в районной больнице. Милая медсестра-практикантка любезно разрешила воспользоваться своим телефоном, и Марья Ивановна, прилично намучавшись с сенсорным экраном, сделала два звонка: первый соседке Нике, по совместительству ее бывшей ученице, которой Марья Ивановна давно оставила ключи от своей квартиры, так, на всякий случай. Этот случай настал, и, получив от Ники твердое обещание и клятву кормить Васю трижды в день, Марья Ивановна позвонила Саше.

– Мама, я тебе сто раз говорила, выброси этого блохастого на улицу и не создавай себе лишних проблем! – голос с той стороны модного и непонятного телефона сквозил холодом даже через тысячи километров.

– Совсем он не блохастый, – обиделась Марья Ивановна.

– Ладно, сама смотри. Я вышлю деньги, дай там кому надо, и пусть тебя нормально кормят. Позвони, как выпишут.

Марья Ивановна смотрела на безжизненный погасший экран черного куска пластика. Нет, все же раньше было душевнее – в письмах все теплее, а если нет, то можно выдумать, телефонные разговоры же не оставляли пространства для фантазии. Или оправданий. У Саши много дел, семья, ребенок, куда ей лететь из-за простого воспаления легких. К тому же сама виновата, можно было и замороженную рыбу купить. Хотя Вася предпочитал свежую, еще шевелящуюся рыбку с затхлым ароматом озера. Всю неделю Марья Ивановна думала о том, как Вася побежит к ней навстречу, как только она повернет ключ в замке, и невольно улыбалась.

Однако долгожданная встреча еще раз показала, как далеки сценарии в голове Марьи Ивановны от реальности: Вася не вышел встречать хозяйку, он даже не проснулся от сытого сна на любимой подушке, а вечером, увидев Марью Ивановну, оглянулся вокруг, презрительно взглянул на кошачий корм в миске, фыркнул и медленно ушел в гостиную, раздраженно подрагивая кончиком хвоста. Злился, что хозяйка вернулась без рыбы. Так Марья Ивановна поняла, что Вася ей нужен больше, чем она ему.

Петропавловский пост в то лето Марья Ивановна не выдержала в первый раз в жизни. «Да ну его, – думала она, – и так недолго мне осталось». И хотя старые подруги звонили с редкой настойчивостью, а бывшие ученики заходили проведать, что-то было не так. Саша не собиралась приехать и летом, уверяя, что морской воздух внуку нужен больше, чем бабушкины пироги. Внука Марья Ивановна так и не видела вживую, только на фотографиях в интернете, которые показывали навещающие ее ученики. Вроде у Саши есть какая-то страничка, где можно все эти фотографии увидеть. Ника пыталась и ей объяснить, но Марьи Ивановне не очень нравились все эти современные выдумки. А ведь внуку ее скоро исполнится три...

Несколько дней назад Марья Ивановна услышала, как уходящая от нее Ника говорила с кем-то по телефону и, видимо, на вопрос где она, ответила, что навещает свою учительницу, которой нужна компания, так как она одинокая. ОДИНОКАЯ... Это слово резало по живому изнутри и не давало Марье Ивановне спать по ночам. ОДИНОКАЯ. Вот к чему свелась вся ее жизнь, весь труд, всё самопожертвование. Тем же вечером, пытаясь отвлечься, она разбирала антресоли и нашла старую «Большую книгу черной магии». Сама не зная зачем, Марья Ивановна пролистала книгу, наткнувшись на список демонов, а потом и на ритуал вызова. ОДИНОКАЯ. Все было решено.

Марья Ивановна с усмешкой посмотрела на Васю: «Проголодался, пройдоха?». Покормив кота, она стала собираться: для ритуала надо было много чего купить. Свечи – в церкви, красные свечи – в магазине «Все по лари», соль – внизу в продуктовом, травы – на базаре. Самым сложным пунктом в ритуале оставалась «кровь невинного». После долгих раздумий Марья Ивановна решила, что зарезанный в мясном отделе петух очень даже ни в чем не виноват. Набросив на седые волосы цветастый платок, взяв много раз стиранные целлофановые пакеты, Марья Ивановна сказала Васе: «Я не надолго, ты в доме за главного» – и зашумела ключами. Кот меланхолично взглянул на хозяйку и медленно поплелся в любимое велюровое кресло. Какое ему дело до старухи, пусть ходит где хочет.

Васю разбудил поворот ключа в железной двери. «Вернулась», – подумал он и закатил бы глаза, если б мог. Марья Ивановна ввалилась в гостиную, нагруженная пакетами. На ее бледном лице полыхал румянец, с губ не сходила улыбка. «Окончательно свихнулась», – мяукнул себе Вася. Но Марья Ивановна ничего не заметила, у нее перед глазами все еще стояло лицо мясника, когда она попросила его продать немного петушиной крови. Хихикая и не раздеваясь, Марья Ивановна начала разбирать пакеты. Ей не терпелось начать ритуал, но нужно было дождаться полуночи, да и подготовить кое-что.

На всякий случай Марья Ивановна приняла ванну, надела свой лучший халат, достала вещи, которые хранила для своего погребения, и положила на видном месте на кровать. Рядом пристроила железную коробку из-под печенья, где лежали собранные на ее похороны деньги. Мало ли с каким настроением появится демон. Если появится вообще.

В гостиной Марья Ивановна убрала с пола потрепанный ковер и красной гуашью начала чертить пентаграмму с непонятными символами, как в книге. Книга предлагала очертить пентаграмму кругом из соли для пущей безопасности, однако Марье Ивановне показалось неприличным заключать гостя в оковы, поэтому купленную пачку соли она спрятала подальше в шкаф. В глиняных кеци[1] Марья Ивановна разложила и зажгла травы, едкий дым на секунду окутал комнату, но быстро выветрился в окно. Марья Ивановна посмотрела на часы. Без десяти двенадцать. «Десять минут дела не делают», – подумала Марья Ивановна и начала. Открыв пузырек с кровью петуха, она разбрызгала его по пентаграмме. На концах звезды зажгла длинные церковные свечи. Между прочим, каждая из них обошлась в целых шесть лари, совсем оборзели! В середине пентаграммы Марья Ивановна поставила три зажженные красные свечи. Глубоко вздохнув, она кольнула большой палец иголкой и выдавила каплю крови.

«Сомитус, громитус, котор», – выдохнула Марья Ивановна, как только кровь коснулась паркета. Ничего не произошло. С улицы по-прежнему доносились пьяные крики, тикали старые настенные часы и гулко шумела вода в трубах. «Ять», – огорчилась Марья Ивановна. Совсем не так она представляла себе ритуал: быть может, как в тех непонятных страшных американских фильмах, на которые она периодически попадала, переключая каналы – с клубами дыма, громами и молниями, пол в квартире бы разверзся и пред ней предстал бы сам царь подземного мира. Но ткань мироздания не пошатнулась, все вокруг было таким же тихим, знакомым и унылым. Она снова в квартире, одна, не считая Васи.

Марья Ивановна задула свечи (еще пожара ей не хватало) и тяжелой поступью зашагала на кухню поставить чайник на плиту. Чай – универсальное средство от всех невзгод, и он согревает... Даже такое холодное одиночество, которое окутало Марью Ивановну этой душной летней ночью.

Возвращаясь в гостиную, Марья Ивановна невольно остановилась в дверном проеме, будто наткнувшись на невидимую преграду. В комнате по-прежнему ничего не изменилось, все так же шумели соседи, тюлевые занавески на открытых окнах легко подрагивали от дуновения ночного ветра, и где-то вдалеке слышалась музыка. Но что-то было не так. Сначала до Марьи Ивановны долетел тонкий запах, который она не сразу узнала. В комнате все еще стоял невыветренный аромат трав и погасших свечей, но теперь к нему добавился другой, терпкий и более резкий. Марья Ивановна судорожно пыталась вспомнить, откуда ей знаком этот новый запах, и разум услужливо развернул перед ней картину: она в своем лучшем, пожалуй, единственном, цветастом выходном платье, на ногах красные чешские туфли, которые годами бережно хранила для особого случая, волосы завиты, стоит в ожидании поезда метро, зачарованная размерами станции и количеством людей. Тогда она впервые оказалась в другой стране, на свадьбе дочери, и была просто поражена объемами, ритмом, величием... Правда, Саша, которую в городе почему-то все звали Алекса, недовольно сморщила курносый носик при виде наряда матери и посадила ее в самый конец длинного стола рядом с дальними родственниками зятя. Но сейчас Марья Ивановна точно помнила, что там, на станции столичного метро другой страны, пахло точно так же. Сера. Она скользнула взглядом по комнате и задержала взгляд на кресле в углу. Внезапно ее окатила волна холода: на Васином любимом, местами потертом плюшевом зеленом кресле, сидело существо, которых Марье Ивановне не доводилось видеть ни в книгах, ни в фильмах. Существо было мускулистым и высоким, даже по его сидящей фигуре Марья Ивановна понимала, что оно головы на три выше нее. Его тело прикрывала грубая туника, длинные руки заканчивались тонкими изящными пальцами, как у пианиста, а вместо стоп у существа были копыта. На его вытянутое лицо падал теплый свет торшера, поглощая мертвенную бледность и, пожалуй, его изящные тонкие черты можно было назвать красивыми, если бы не неуместная козлиная бородка и огромные бараньи рога, растущие из темных длинных волос.

– Тю, пришел все-таки, – поняла Марья Ивановна.

Существо усмехнулось:

– Зачем звала, старуха?

Марья Ивановна уже отошла от первого шока и поэтому немного разозлилась:

– Повежливее, давай. В этом доме не сквернословят и не грубят. Как тебя зовут-то?

– Злишься? Это хорошо, мне нравится, когда смертные злятся.

– Не злюсь, – Марья Ивановна говорила все уверенней, – мой дом – мои правила. Уважай место, куда тебя пригласили.

– Пригласили... – прошелестело существо, – тебе повезло, смертная. Сегодня Я, сам Бафомет, решил поразвлечься и откликнулся на твой зов. Говори, что тебе надо от царя преисподней.

Марья Ивановна нахмурилась:

– Бафомет... Бафомет... Что за имя такое басурманское? Буду звать тебя Бафя, это более по-нашенски. Вот уже семидесятый год как я Марья, для тебя Марья Ивановна, так и зови. Никаких “смертных” и этих ваших современных сокращений. Чай будешь?

– Чай? – на секунду растерялся Бафомет.

– Чай, чай. Или вы все сейчас этот модный кофе гоняете? Нет у меня его. Зато варенье на любой вкус, выбирай какое хочешь.

– Варенье?

– Да, да, варенье. Затарможенный что ли какой-то? Вишневое будешь или из белой черешни? Клубничное есть еще. Думай быстрее, у меня чайник кипит.

– К… клубничное… – тонкие, похожие на лук Амура губы Бафомета тронула улыбка.

Марья Ивановна пошла обратно на кухню, ворча что-то о современной молодежи себе под нос. Разливая чай по цветастым кружкам, она все не могла поверить, что у нее в гостиной сидит демон, а не какой-нибудь ее бывший ученик или соседский ребенок.

За несколько минут на маленьком журнальном столике перед Бафометом возник травяной чай, клубничное варенье в хрустальной вазе, печенья, которые Марья Ивановна пекла непонятно для кого, и вчерашние, но все еще мягкие и вкусные пирожки с яблоками.

– Ешь. Ешь давай, – Марья Ивановна подвинула блюдо с пирожками поближе к Бафомету.

Демон держал красивыми длинными пальцами фарфоровую чашку, которую Марья Ивановна для такого случая специально достала из бориславского чайного сервиза, и поверх чашки внимательно рассматривал женщину.

– Говорить будешь?

– Ой, буду, Бафя, буду. Совсем одичала я тут одна, – вздохнула Марья Ивановна.

– И чего тебе захотелось? Снова молодости, чтобы белые волосы вновь почернели и глаза блестели как раньше? Порхать по улицам этого богом забытого городка на зависть иссохшим подругам?

– Ну тебя, – рассмеялась Марья Ивановна, – скажешь тоже. Былого не вернуть, Бафя, как бы человек ни молодился, прошлое у него внутри. Как тебе объяснить, давит что ли... Да и не жалею я ни о чем, прожила все жизнь, как Бог велел да как отец наказывал, мне стыдиться нечего.

– Бог, – усмехнулся Бафомет.

– Бог, Бог. Тебя-то тоже он создал, – в голосе старой женщины сквозило раздражение.

Бафомет фыркнул, презрительно скривив рот, на белом фарфоре заблестели желто-коричневые капельки чая.

– И зачем тебе я, если у тебя все так хорошо, с Божьей помощью?

– Скучно мне стало, вот бес и попутал. Скучно, грустно и обидно, Бафя, ой как обидно!

– Выжившая из ума старуха вызывает дьявола. Звучит как название дешевого ужастика с литрами крашеного кукурузного сиропа вместо крови, – гоготнул демон. Но, встретившись глазами с Марьей Ивановной, он невольно оборвал смех и замолчал. Что-то в выцветших серых глазах этой старой женщины его смущало и в то же время пробуждало смутные, давно забытые чувства, происхождение которых он пока не мог определить. И она его пугала. Вернее, Бафомет был напуган своим бессилием перед этой простой смертной. Он мог в любую секунду сдавить свои сильные пальцы на ее морщинистом горле и заставить ее хрипеть в предсмертной агонии, мог свистнуть своим гончим и насладиться сценой кровавой бойни, мог сделать с ней все, на что способна его извращенная фантазия, вышколенная за века практики. Но он не хотел – и это пугало его больше всего.

Марья Ивановна поджала губы, проигнорировав последние слова демона, и подвинула тарелку с пирожками поближе к нему.

– Ешь, вон лицо-то какое худое – одна кожа да кости. Так вот, Бафя, не повезло мне, – по лицу Марьи Ивановны мелькнула тень, – ты первый, кому я это говорю, а больше и некому. Дочку я вроде правильно растила, всю любовь и время ей отдавала, выросла Александра и умная, и красивая, и успешная, но вот на мать ей плевать. Совсем.

Бафомет закатил глаза. Неужели эта смертная действительно вызвала его, чтобы жаловаться на жизнь?!

– Зря ты так, – грубый жест демона не ускользнул от все еще зоркого взгляда Марьи Ивановны. – Ты ведь знаешь, каково это – быть брошенным. Когда единственный, самый важный и дорогой человек тебя отвергает.

– Маразм крепчал, бабуля. И кто же, по-твоему, меня бросил? – с откровенной издевкой спросил демон.

– Твой отец, – просто ответила Марья Ивановна.

Демона окатило холодной волной. Ни один мускул на его лице не дрогнул, но внутри бушевала буря, снося все на своем пути. Вскочить с этого старого, пропитанного духом отчаяния кресла и рвать, кромсать, уничтожить эту старуху! Он глубоко вдохнул и пристально, не отводя взгляда, уставился на Марью Ивановну.

– Да-да, я никогда не понимала, как можно отвергнуть свое дитя... Несмотря ни на что, ребенок всегда часть тебя, навечно. Каким бы он ни был. То, что ты создал, не может противоречить твоей природе.

– Я не противоречу, – ответил Бафомет.

– Может быть, – пожала плечами Марья Ивановна. – Читая «Отче наш», я часто спрашивала себя, а зачем избавлять нас от лукавого, если его и так рядом нет. Ты ведь не придешь, если не позовут?

– Не приду.

– Ну вот. Люди сами переходят черту в погоне неизвестно за чем. Так было и так будет, такова наша природа, Бафя.

– Так ты не боишься?

– Не боюсь. То, чего я боялась больше всего, со мной давно случилось, – вздохнула Марья Ивановна. – У Сашеньки новая жизнь, новая семья. Я просто не думала, что она вот так, совсем... мать забудет. Нет, она хорошая девочка, помогает мне чем может. Сам видишь, у меня все есть. В отличие от тех же моих подруг, я не живу от пенсии до пенсии, нам с Васей всего хватает.

Будто в подтверждение ее слов в комнату мягко ступая вплыл Вася и, недовольно мяукнув, запрыгнул на руки к Бафомету. Демон вздрогнул от неожиданности и машинально провел ладонью по аспидно-черной блестящей спине кота. Вася, немного помяв лапами тунику, улегся клубочком и заурчал.

– Маленький бес, – улыбнулся Бафомет.

– Наглый пройдоха, – отозвалась Марья Ивановна, – и ужасный эгоист. Ему бы только живот набить да в тепле поспать, а с кем и где – все равно.

– Свободное животное.

– Все мы свободны. Дело выбора.

– А что выбрала ты?

– Любовь, – Марья Ивановна надолго замолчала. Бафомет тоже молчал, не отрывая глаз от этой странной женщины. Ее лицо избороздили морщины, кожа сползла, волосы выцвели, но он всем нутром ощущал силу, легкое сияние, нимбом окружавшее ее. 

– Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут... – наконец произнесла она.

– Цитируешь Писание дьяволу? – усмехнулся демон.

– Так ты и без меня его хорошо знаешь.

– Что ты преподавала, Марья Ивановна? – спросил Бафомет.

– Литературу, – лицо Марьи Ивановны озарила улыбка.

Бафомет улыбнулся в ответ: 

– И я для тебя как литературный персонаж?

– Ну, на Воланда ты мало похож. Хотя и на антагониста Фауста тоже.

– А на кого похож?

– Знаешь, была такая не очень знаменитая английская писательница Мария Корелли. Так вот, у нее был роман «Скорбь Сатаны»...

– Князь Лучио? – перебил ее Бамофет.

– Все-то ты знаешь. Да, Лучио. Есть в тебе что-то мягкое... И скорбь, кстати, тоже. Хотя, может быть, я забылась на редкость глубоким для моего возраста сном и все это мне только снится.

– Поверь, не снится. Закрой глаза, – сказал демон.

Марья Ивановна послушно закрыла глаза. Сначала все было по-прежнему: наступившая тишина свидетельствовала о предрассветных часах – дворовые алкаши разошлись по домам или уже заснули там же, в беседке. Вдруг в нос Марье Ивановне ударил знакомый запах сырой земли и нагретого солнцем шифера. Она медленно открыла глаза. Полуденное солнце пробивалось сквозь листву старой груши, по коре деловито сновали муравьи, и слышался лай соседской собаки. Марья Ивановна лежала на потрепанном синем одеяле в желтую клетку, расстеленном на покрытой густым мхом старой шиферной крыше сарая. Перед ней взятая в библиотеке «Двадцать тысяч лье под водой» и пара неказистых, но очень вкусных яблок, сорванных в дальнем конце сада. С крыши хорошо было видно широко распахнутые ставни кухонного окна и мать, суетящуюся над яблочным пирогом.

– Мама... – выдохнула Марья Ивановна. Она не могла пошевелиться, но было так хорошо, спокойно, уютно. Она могла лежать здесь бесконечно, впитывая все звуки, запахи и лучи летнего солнца.

– Могу оставить тебя там навсегда... – прозвучал голос в голове Марьи Ивановны.

Она тряхнула головой, до боли сжала кулаки и открыла глаза. Бафомет с прищуром смотрел на нее, у него на руках все так же сладко спал Вася.

– Нет, Бафя, сказала же, не хочу. Только то реально, что здесь и сейчас. Что бы ни было.

– И я?

– И ты.

Они оба замолчали.

– Она любит меня? – наконец спросила Марья Ивановна.

– Любит, по-своему...

Старушка кивнула. Было в этом кивке что-то отчаянное и в то же время смиренное. Как осужденный принимает неизбежную казнь перед лицом палача.

– Во множествах реальностей очень много вариантов развития ваших отношений. В одной вы живете в домике у озера, ты пасешь стаю ребятишек. В другой Александра никогда не оправилась от аварии, и ты ухаживаешь за полуживым овощем. Можешь выбрать любую.

– У нас был один шанс. Один выбор. Александра сделала свой, Бафя. Я не вправе это менять.

– Знаешь, женщина, ты меня удивила. Зачем вызывать демона, если не хочешь ничего? Задавать ему вопросы, на которые и так знаешь ответы? – Бафомет нахмурился.

– Может быть... Я вообще-то тебя не ждала, не думала, что получится. Бес попутал, – Марья Ивановна привычно занесла руку, чтобы перекреститься, но, бросив взгляд на демона, передумала.

– Бес попутал... Все так говорят. Свою слабость на меня сбрасывают, чуть что – «бес попутал»... А я ведь к вашему роду всей душой, так сказать. Позовете – приду...

– Придешь искушать, да?

– Кхм... – Бафомет запнулся, – я искушаю, чтобы в вере укрепить, женщина.

– В вере?

– Да... Думаешь, мы разные, я и Он? Совсем нет. Просто методы отличаются. Ему досталась работа почище, а мне... Да что уж тут...

– Говорю же, нельзя противоречить своей сути, – вздохнула Марья Ивановна.

– Мы разные стороны одной медали, Марья Ивановна, – Бафомет впервые осторожно произнес ее имя. – Только человек делит нас, поместив одного на мифические небеса, а другого в темные недра земли. Зря нас там ищут, нас там нет.

– И часто ты «в вере укрепляешь»? – с ироничной улыбкой спросила Марья Ивановна.

– Довольно таки. Но как мало тех, кто проходит испытание, как же мало... В основном все срываются, заглатывают мирскую наживу, размениваются.

– А что тем, кто не поддался твоему искушению?

– Единицам из миллионов... Им, чистым душой и телом, открывается истина.

– Дьявольская или Божья?

Бафомет скривился:

– Нет истины дьявольской или божьей, Марья Ивановна. Истина одна.

– Сила в правде, у кого правда, тот и сильнее, – старая женщина неожиданно процитировала культовый фильм.

Демон с удивлением округлил очерченные глаза, а потом рассмеялся. За ним и Марья Ивановна. Несколько минут душную гостиную оглашали два смеха – нечеловеческий, подобный грозе, и тонкий старческий.

– Так в чем правда, Бафя? – спросила Марья Ивановна, утерев слезы.

– Ты уже знаешь ответ, – тихо прошелестел демон.

В квартире воцарилось безмолвие, каждый думал о своем. Где-то вдалеке закричал петух, послышался шелест метлы дворника под окнами.

– Ну, я пойду, – выдавил демон.

– Да, конечно, – улыбнулась Марья Ивановна.

– Я думаю, мне лучше по-нормальному, через дверь. А дальше я сам...

Бафомет осторожно, чтобы не разбудить, взял в руки Васю и переложил на диван.

– Прости, дружище, – прошептал он.

Вася тут же проснулся и стал недовольно озираться по сторонам. Бафомет и Марья Ивановна медленно подошли к входной двери, и она открыла хлипкий замок.

– Бафя ... – вдруг выдохнула Марья Ивановна, – сколько?

Демон замешкался. Несколько долгих секунд он с нескрываемой грустью смотрел на старушку. «Скорбь Сатаны...» – подумал Бафомет про себя, а вслух тихо ответил:

– Два...

Марья Ивановна закрыла глаза, прислонившись к створке. Шумели трубы, на лестничной площадке тяжелые шаги кого-то из соседей, но она слышала только шум крови в ушах и гулкие удары сердца.

– Саша успеет?

Демон съежился, будто став меньше ростом, и опустил голову.

– Бафя, она успеет?

Бафомет едва заметно качнул головой из стороны в сторону.

Старушка улыбнулась, обреченно и горько, будто всю жизнь знала ответ:

– Ну хоть ты-то меня встретишь?

– Нет, Марья Ивановна, – Бафомету сразу стало легче, легкие наполнились воздухом, и он вздохнул полной грудью, – тебе не ко мне. Мы больше не увидимся. Тебя другие встретят, твои.

Демон взял сухую руку старушки и крепко, до боли сжал в своей ладони.

– Иди, Бафя, иди, – отмахнулась Марья Ивановна.

Бафомет открыл дверь и вышел на лестничную клетку.

– Мне... мне будет больно? – немного помедлив, бросила вслед Марья Ивановна.

– Нет, – демон обернулся, теперь уверенно улыбаясь, – вместо боли там свет.

[1] (вернуться) Сковорода из красной глины (меньшего размера) или чёрного камня (большего размера). Применяется в грузинской кухне для приготовления оджахури, аджапсандали, мчади, хачапури и обжаривания цыплят, рыбы и др.