ПОЭЗИЯ | # 96 |
ЧАЙКА С рыбаками спорила в порту, Лёгкой тенью Фратрии служила, С жалом дикой горлицы во рту Над её героями кружила. Поднимался твой голодный крик, Твой восторг и ужас беспричинный – С ярких островов на материк Ты перелетала над пучиной. Неприступной чередою гор Над проливом высится Трогиллий, И приенцы помнят с давних пор, Как вода становится могилой. Стонет чайка с чёрной головой, Кличет околдованной сиреной, Чтобы услыхала в шуме волн Греция, подобная Вселенной. Та, где олимпийцы говорят На своём наречии забытом И планеты, выстроившись в ряд, Мчат по Птолемеевым орбитам. * * * Лучше мне было вернуться назад, Сесть на скамейку в каком-нибудь парке, Молча смотреть, как по небу скользят В прошлую жизнь облака-аватарки. Лучше последним из старых бомжей Жить, замирая от плача и боли. Не удалось путешествие, что ли? И никакого ответа уже. Лучше сидеть на холодной траве С парой нелепых стишков в голове, Лучше домашним придурком считаться, Чем искупаться в густой синеве, Чем изменить аватарку пытаться. НОЧНАЯ ПРОГУЛКА Пересилю честную обиду, Отдохну от жизни на виду. В поздний час на перекрёсток выйду, Лунную дорогу перейду. Темнота не требует отчёта, И не надо от неё скрывать, Как томит подённая работа, Мучает бессонная кровать. В гулком парке подышу вольготно, Сяду на прохладную скамью. Больше не заглядываю в окна, Зависть пирогами не кормлю. И судьбу обхаживать не буду, Хлеб держать подальше от мацы, – Не по силам никакому чуду Превратить развалины в дворцы. Но запомню этот ветер странный, Эти набежавшие огни: Первым я касаюсь грязной, рваной, Скомканной богами простыни. ОБЕЗЬЯННИК Смехом и слезами с утра кипит городок обезьяний – Жалкий и неопрятный вид, край подачек и наказаний. Предок предку странный предмет бросает в клетку. От него исходит огонь и свет, будто чёрт закурил сигаретку. Посмотри же: в этом огне наш потомок в чужой стране, Среди руин и потёмок, с рюкзачком на спине, Ищет некий блестящий конус, камешек-самоцвет. Гаснет свет – я только притронусь, а его уже нет. Только мутный знак, вроде дымной метки, только мрак. Сторожа вычищают клетки, уводят поздних зевак. ЗИМА В АЛЕКСАНДРИИ Свободу отличить от несвободы Живая ткань умеет не вполне. Теперь не мы – другие сумасброды Качаются на штормовой волне. Коснулись мы земли, как все мужчины, С которыми их возраст не хитрит, И не нашли ни золотой овчины, Ни молодильных яблок Гесперид. Уже не поднимаемся по трапу, Не разрываем вёслами воды, А старости, как тучному сатрапу, Приносим наши деньги и труды. Бескрылые, несрочно и неточно Мы повторим падение комет. У бога смерти медленная почта – В дороге затерялся документ. Один хожу по набережной понта. Еще живу, но скоро все шагнём В ту область, где Ахилла, Демофонта И души грешных держат над огнём. * * * Празднуем слово, его серебро, Чтобы лучилось, на солнце блестело! Только в молчании вынут ребро И заживят помертвевшее тело. Райские сумерки были светлы, Страшная ночь отступила к разлому. После трудов сотворения тьмы Свет возникает по первому слову. * * * Вот-вот закончится весь бег, Вся одиссея кочевая. Хотел бы я дожить свой век, Две строчки сочиняя. И чтобы первая из них Растрогала, развеселила, Вторая же накрыла стих, Как ночь Ерусалима. * * * Звуки кажутся тише и глуше, Неподвижен обманчивый вид. Воробей, искупавшийся в луже, На заборчике низком сидит. Вечный день расточительно прожит, Потерялся в траве городской, И почти ничего не тревожит Беззащитный вечерний покой. Только дальние залпы орудий И рассеянный дым с батарей. В книгу древней вражды, в Книгу Судей Превращается Книга Царей. * * * Замёрзли и замерли мы Военною ночью без окон. Ни звука на улицах тьмы, Ни проблеска в небе высоком. Но кто прилетает за мной На крыльях своих воробьиных, Поднявшись над бедной землёй, Израненной, дымной, в руинах? В закрытые двери проник И носится по коридору, Завал недочитанных книг Раздвинул, как лёгкую штору. Холодные ночи чудес, Беззвёздная бездна сквозная. Он вызвал меня – и исчез. Когда возвратится, не знаю. |
|
|
|