КАПЛИ

Сегодня внутри меня было так тихо, что я наконец-то услышал эти капли. Кап… Кап… Мне о них говорили, но так чтобы столкнуться лично, не было никогда. Я очень внимательно прислушался, и там, в вихрях мироздания, в тишине пещер разума – опять шумно, как бы я ни старался, ничего не получалось. Черт побери, в чем секрет, где тайна этих капель мудрости или знания? Ничего не помогало, я решил добраться до источника, лона или первопричины звука этих капель. Но нужно найти вход. Решено. Я подумал просто подняться на лифте, света не оказалось, провода перегорели, и я пошел пешком... Серпантин разума оказался более крутым, чем мои способности передвигаться, и я остановился. Пришлось присесть и даже не шевелить губами, как бы ни хотелось заговорить, надо было молчать. И от молчания лопались окна. Тогда я выбрался и полез по трубам. Трубы горели. Добравшись до чердака, нужно было завинтить гайки, чтобы его не сорвало, естественно, вместе со мной, а сквозило жутко. Манипуляции выполнены. Между шифером щель. Я заглядываю – и что же вижу? Вот-вот, как я и думал, у меня крыша протекает, нечего, пусть течет, зато не душно.

ТАРЕЛКА СУПА

Вот сидим мы за столом, смотрю: тарелка супа-борща, часнычина, на черном хлебе сало и луковица рядом. Левая рука с нестриженными ногтями, пусть им будет стыдно, капли на столе блестят, как глаза заговорщика. Правая рука держит ложку – трясётся. Золотые кружки (жир) дёргаются туда-сюда, кажется, что они нервничают. Зубы крепко сжал, языком пытаюсь поправить, чтобы было ровно, но челюсть косит. Мысли заклинивает где-то в районе межбровья. Во рту этот недовольный привкус. Удар. Рука, не дрогнувши, как у самурая, ложкой нанесла сокрушительный удар по столу, от ударной волны все это время балаболившая супруга слетела со стула и, пролетев метра два, вылетела в окно, и ее унес закат, так как мы разлюбили друг друга. Удачи тебе, закат.

ЛАМПА АЛАДДИНА

Комната. Две кровати. На одной лежит человек. На кровати у ног стоит настольная лампа. Ноги указывают на окно. Окно открывает проход для ночи. Густой, влажной и свежей. Справа от окна стоит маленький турецкий столик на низких ножках с резьбой. На столе стоит тяжёлая, граненая, стеклянная пепельница, в ней конфеты, рядом зелёная квадратная бутылка, без этикетки, на краю справа красуется боком волшебная лампа, медная, с гравированными этюдами из восточных сказок, где колдун из-под рукава достает огромного каменного исполина с изумрудными глазами и рубиновым сердцем, где черноволосая белолицая красавица томится прикованная в башне с ледяным шпилем. Там, где жаркое солнце высушивает землю и даже змеи берегут животы. Носик у лампы, изогнутый лебединой шеей, заперт пробочкой на цепочке, тянувшейся до крышечки без ручки, – закрывающей лампу. Смотря в окно, человек боялся ночи, того, что она в себе хранит. Тайна, интересовавшая человека, не давала спать уже очень много дней. Он все смотрел на лампу, постучит ли кто с той стороны. Дымка тумана устало переползла в комнату и мягко расстелилась по полу, вырисовывая сказочные сюжеты и разворачивая истории давно минувших дней... Тук-тук-тук.

НА НАБЕРЕЖНОЙ

Сегодня встретил человека, чертовски непривлекательного старика с орлиным носом, с волосами, словно куры разнесли солому – чтоб им! – в коротких джинсовых шортах, тенниске, белых носках и кедах. На носу черной вороной, словно на ветке, расположились очки. Дед курил папироски, жевал жвачку и возбуждённо жестикулировал, причем с самим собой. Мимо старика проходила дама, ухоженная, в обтягивающем платье и шляпе. Я отошел взять фрукт, слышу: старое падло засвистело и заулюлюкало, я выглядываю в окно – оно, причмокивая губами и делая жест пальцами – так, как подзывают собаку, кадрит дамочку. Дама развернулась, с добротой душевной прочесала горло и как харкнула прямо в очки деду. Это было не ожидаемо, я отбросил в сторону плод граната, так что он оставил на бледной плитке кровавый след, и начал наблюдать, как старик повалил на землю дамочку, так что туфельки вылетели через ограждение на набережной, но сам споткнулся на голом месте и упал носом в пол. Я подобрал свой гранат и по рукам потек красный сок.

ИВАН НИКОЛАЕВИЧ КРУКС

Как-то один человек шел по мостовой и нашел железную монету. Попробовав на зуб, пощупав, прищурясь, поглядел так да этак и выкинул ее в реку. В это время под мостом сидела лягушка. Испугавшись плюхнувшейся монеты, нырнула вглубь, оставив круги на воде. Человек, который выбросил монету, был посыльный Иван Николаевич Крукс, мужчина с уже лысеющей головой и задранным кверху носом. На нем были коричневые туфли, потёртые временем, старый пиджак с кожаными накладками на локти и шерстяные брюки. Походка у него была как всегда бодра и весела. Иван Николаевич решил по дороге зайти в рюмочную, из которой пахло пельменями и пьяницами-дружками, которые били баклуши, попивая портвейн, и обсуждали последние новости, гремевшие на всю деревню. Николай Иванович по старинке, замечу, каждый четверг, а сегодня был именно он, любил выпивать сто водки с перцем и задумываться о своём. Но сегодня мысли были тревожны, ведь в село приезжает сам граф, который и был изображен на монете. Все нелюди, прихорошившись с утра пораньше, были уже пьяны и навеселе. Но Николай не любил графа, так как знал, что тот живет в болоте, никакого уважения к таким.

МУХА

Он заметил, как справа налево, неистово жужжа, мимо его глаз пролетела муха. Выписав немыслимый маневр, пикировала в старинный бабушкин комод, передававшийся уже пять поколений по наследству. Упала, издала последнее жужжание и упокоилась.

– Блядь, а её то за что?!

И тут же он стремительно вонзил вилку в последний пельмень, весь в масле и давно остывший. Пережевав, победно чавкая, решил: да, чёрный перец уже не тот, а кто остался прежним, кто? При этой мысли что-то такое, давно забытое, из далекого детства, появилось у него в голове. Немного призадумавшись и почесав щетину, доковыривая кусочки теста на тарелке, понял, что подсушило. Встав из-за стола, огляделся и решил напиться водицы. Дрейфующим шагом ноги повели за калитку через дорогу. Рука устало крутилась вместе с ведром, местами приходилось поправлять цепь огромными в морщинках руками, когда заветное ведро прибыло на поверхность, губы зашевелились, и процесс пошёл. Вода волнами накатывала в рот, размягчая пересохшие щеки и открывая стеклом стоявшие глаза. Пришло понимание, что волосы на щеках, торчавшие, как школьники у женской бани, начали приносить дискомфорт. Вернувшись домой и достав из потертой временем шуфляды опасную бритву, призамыслился, о чем между собой обсуждают бабы, когда сидят в парилке и потеют. Но мысли враз покинули его голову, когда за дверью послышался звук, напоминающий крушение корабля, ударившегося об скалы. Бритва застыла в ледяной хватке руки и угрожающе откидывала солнечные зайчики то на дверь, то на стену. Он расставил ноги пошире, позиция обороны была принята.

СУЛТАН ПАВЛОВИЧ

Сергей Павлович разбудил меня своим неожиданным появлением, вошел в комнату, шаркая тапочками из верблюжьей кожи, я в миг проснулся, медленно вытащил нос из-под одеяла, учуял смесь этих странных масел, которыми ни свет ни заря Сергей Павлович успел намазать волосы, расплющив глаза, увидел восточного торговца из сказок, которые мне читала бабуля в детстве. Ей-богу, на нем красовалась глупая ермолка с бамбончиком, халат, как у турецкого султана, мало сказать, у него были тонкие усики, как у китайского императора. Видите ли, этот утренний обход фазенды моего дядюшки заставляет Сергей Павловича снова прийти в форму после того каверзного случая. 

– Доброе утро, Сергей Павлович, – сказал я, а сам подумал: «До чего же мерзкий этот таракашка».

Султан промолчал, отпил глоточек утреннего чаю и протянул мне ложку рыбьего жиру... день начался... А ведь меня замучили этим жиром, я же просил, я же умолял, даже угрожал, но нет, а тут еще сам Султан Павлович...

ЛЫСЫЙ ОДНОГЛАЗЫЙ

Узнать его было несложно. У него всегда висела повязка на правом глазу. Черный кусок хлопковой ткани, свернутый аккуратным треугольником. У него никогда не было бороды. Но были лихие тонкие усики, придававшие ему жуткого виду и таинственности. Череп всегда блестел и был гладким до скрипа. Чаще всего на нем красовалась кожаная куртка-бомбер и, что важно заметить, что летом, что зимой. В спортивных штанах с тремя полосками и белых теннисных кроссовках он чувствовал себя уверенно и молодо. Хотелось бы заметить, что в зубах у него всегда была папироска, чаще всего уже докуренная. Такая привычка.

Этим утром он сидел на лавочке, стоявшей напротив детской площадки. Там, где одна сонная мамочка куняла с пакетами в руках и одним глазом присматривала за голубой коляской на больших колесах со спицами. Утро было ранним, часов семь, не больше. В эту ночь ему совсем не спалось. Все думал о влиянии электромагнитных волн на разум человека и почему Якубович не стареет. Посещали, конечно, мысли о несправедливости и разбитых дорогах, о ценах на хлеб и на водку, о нелепости бюрократии и о желании поехать на лиман наловить маленьких пучеглазых креветок. Наварить их прямо на пляже и не чистя от мундиров, набить ими полный рот, запивая светлым пивом, холодным и освежающим, подкатать штаны, сесть, окунуть в воды моря ноги и перестать о чем-либо думать. Застыть, так сказать, в моменте. Оставить суету позади. При этих мыслях он сделал кроссовочком маленькую ямку и прикопал в ней окурочек. Мамаша напротив таки заснула, облокотившись на ручку коляски. Из пакета у неё торчала парочка багетов, один был надкусанным, бутылка какого-то напитка, очевидно, лимонад, и огромный пучок петрушки, напомнивший ему тихую рощу, где он пацаном собирал березовый сок, который так чудно преображался в удивительный ржаной квас и окрошку. Поднеся правую руку к глазам и посмотрев на часы, он встал с лавочки, взял газету, на которой сидел, аккуратным движением свернул ее в рулончик, пошел на остановку, куда не спеша подползал трамвайчик, достал папироску, взял в зубы, прикрылся курточкой, подкурил от спичек, затянулся-выдохнул – «дааа, заебись».

БЕЛАЯ СКАТЕРТЬ И ДОБРЫЙ ЧЕЛОВЕК

Стол был накрыт белой скатертью, а на столе ваза пузатенькая, с тонкой длинной шеей, покрытая разноцветной глазурью, луговые цветы в вазе пели и шептались, колокольчики тихонько посмеивались над медуницами, полевые маки корчили рожицы ромашкам, эхинацея пурпурная обнимала герань.

Рядом с вазой красовалась большая банка с абрикосовым вареньем, светящимся как солнышко. В прозрачной бутылочке вино из одуванчиков пританцовывало, манило своим ароматом и хитро подмигивало.

Добрый человек, сидевший на стуле рядышком со столом, резким, можно сказать, дерзким движением закинул ноги, обутые в чёрные сапоги по колено из мягкой кожи, на стол.

ТАНЦУЮЩИЙ МАЛЬЧИК

Мальчик любил танцевать, для этого он специально сшил себе ботиночки из мягкой кожи, зеленого цвета, не простые, а такие, что когда ты их наденешь, ноги сами начинают выделываться в замысловатых танцевальных фигурах, вертилях. Ноги как бесноватые тряслись и шалили, как свидетель на свадьбе. Однажды они так разошлись, что когда мальчишка упал без сил, они понесли его по своим делам, а дела эти были посреди леса, на поляне, где кабаны своими пятаками искали и вынюхивали трюфеля. Луна круглолицая подмигивала танцору и поддерживала своим светом, чтобы ноги не запутались. Шнурки встали дыбом, как змеи под руководством умелого йога... Крикнула во весь голос ворона, и посыпались, кружась, листья, выписывая безумные фракталы, причудливо вырисовывая формы, напоминавшие те истоки, из которых мы вышли, чтобы узнать что-то новое, мальчик потерял ориентир в пространстве, и тогда звери, давно спавшие в своих норах, решили затащить его в свои дома, ему было всё равно, зайцы, забив лапами о землю, начали звать кротов, чтобы пухлая земля служила ему подушкой.

ВЕТЕР В ЛЕСУ

Ветер своим дыханием пробирался медленно, но уверенно сквозь густой и тёмный как ночь лес. Совы, лисы, змеи, зайцы, мыши, все обитатели исчезли из виду, грибы укрылись листьями, травы прижались к земле, будто бы прислушиваясь к происходящему. Ветер со свистом, как пробка из бутылки, вылетел между двух громадных дубов, своими огромными ветвями напоминавших древнее застывшее чудище. Крикнул ворон, и лес снова зашевелился. Из-под веток показался ёжик, искусно замаскированный листьями, и полез искать детишек, раскиданных суровым ветром, лисичка вьюном запрыгнула к себе в нору, а зайцы решили переждать и залегли спать.

БАРАБАРАМ

Он сидел на ветке дерева, под которым кабаны, хрюкая от удовольствия, жевали жёлуди. Пятаки-пуговки извивались, а глаза бегали в разные стороны, как муравьи. Когда он пулял в кабанов ветками и желудями, кое-кто из них пытался добраться до него, упираясь лапами в ствол огромного дуба. От этого его маленькие ножки, одетые в коричневые кожаные башмачки с маленькими зелёными бантиками, начинали непроизвольно дергаться в воздухе. Когда ему становилось смешно, помимо ног у него ещё тряслись щеки и, чтобы не упасть с ветки, он ловко хватал себя за уши. Ещё у него был зелёный котелок, такой старый, что на нем сначала поселилась соечка с двумя птенцами, но потом она все же улетела. Тогда, чтобы птенцы не мокли, появился мухомор-гуляка. На нем красовалась большая красная шляпка с белыми точечками. Надо сказать, что человечка звали Барабарам, точнее, он был леприконом, да-да, и у него есть горшочек с золотом. Так вот, у него зелёный пиджак, белая рубашка с кружевными рукавами и короткие бархатные зелёные штанишки, из-под которых видны красно-зеленые носки в полоску.

МУЖИК И ЧАЙНИК

Один крепкий мужик со здоровенной, заросшей рыжей рожей купил себе чайник. Идёт он с чайником, а сам такой довольный, чайку заварить сможет, да с яблоками – объедение. Только вот незадача: нету чашечки. Ну ничего, ничего, попьет из носика. Пришел домой в маленькую квартирку на первом этаже, там, где из единственного окна были видны ноги прохожих. Зажёг керосинку, поставил чайник. Ой. Снял чайник, налил воды, вернул. Поставил напротив стул. Сел. Локти упёр в ляжки. Руками подпёр голову и сычит. Прислушивается, булькает или не булькает. Частенько при этом встаёт, снимает крышку, кладет на место и, расстроенный, садится дальше наблюдать. Ура. Крышка начала подпрыгивать. Взял рукой за ручку чайник. Ай. Ой. Йой. Горячо. Ууух. Взял шапку и снял чайник. Так. Куда поставить? Пень под столом. Точно. Выкатил одной рукой. Поставил. Шапку на стол. Ой, плохая примета. Покрутился и все-таки запихнул в задний карман брюк. Смотрит, а из носика пар. Красота. В окно кто-то постучал ногой. Отдёрнул штору. По туфлям из хорошей мягкой кожи коричневого цвета сразу стало понятно, кто это. Человек наклонился. И как на экране телевизора засияла такая же здоровенная рожа, только лысая и лопоухая. Рожа заулыбалась. И показала бутылку водочки. Ууууу, призамыслилась нам уже знакомая рожа, озадаченная чайной церемонией. На том и сошлись.

ТОЛПА МУЖИЧКОВ

Как-то я увидел на улице целую толпу мужичков. Одни были высокие и статные, другие все время куда-то опаздывали, одни мужички были лысоваты, другие несли в своих руках свои же животы, ещё одни красовались орлиными носами, это те, у которых грудь – амбразура.

Мужички были разные. Громогласные зазывали, молчаливые бежали, зеваки улюлюкали. Масса из мужичков напоминала огромную «римскую черепаху», шедшую в атаку. Командиром оказался Степан Валерьевич Кол, статный мужчина преклонных лет с большим орлиным носом и взъерошенными волосами черного, смолянистого цвета. В руке он нёс, держа за уши, зайца, белого с черным пятном на лапке.

На улице шел мелкий дождь, а сильный ветер превращал его в иголочки, листья летали, как ошалелые, а с ними – дети, собаки, разнообразные пакетики и кошки. Птиц видно не было. Один старикашка из толпы, крикнув «урааа», побежал, но его с ног сбило дорожным знаком «стоп». Все остановились. Старик ползал раком, держась за разбитый нос. Кровь смешалась с дождем и окропила шествие. Мимо пролетела кошка. Грусть накатила, но старику никто не помогал, мол, сам виноват. Толпа пошла дальше, а он остался ползать. Ударил гром. Начался ливень. Смыв и старика, и все следы толпы, все кануло в историю, которую будут пересказывать внукам, как эпос. Ещё долго эхооом звучало в воздухе жалобное «мяяяяяу».