Искусство – Калибан и улыбчиво до оскала, особенно когда его пытается приручить цивилизованный дурак. Оно единственный дикарь, сохранившийся от палеолита до ненаступившего завтра и, в общем, как homo ferox naturalis, дресс-код сопутствующей эпохи ему до милой девушки Фени. В свою очередь, все не выходящее за общепринятое, а значит приличное: никак не-искусство.

Соцреализм и Сальери мне в том порукой, Luc Besson и певец Bono скрижалями Моисея. Наше отличие от предшествующих в единственном: мы не производим классику. Классика, изделия, апробированные временем для усвоения потомкам; а после нас ни эпох, ни наследников, возможны разве подонки. Скорее придут новые трицератопсы и пережрут, и перемесят все в гумус мощными когтистыми лапами, и останется разве пленка фирмы Свема с фильмом Щорс. Динозавры Свему не едят, а в жестяных коробках она и апокалипсис переживет.

Сместим позицию взгляда на обратную перспективу.

С каких-то времен, хорошо не сразу от граффити пещеры Ласко, искусство стали проводить по графе гуманизм с вариациями на актуальность. Надо ли говорить, что у слов талант и гуманизм общего не больше, чем у быка с Буцефалом? Да не про то мысль.

Европейский гуманизм Просвещения воспитан Тридцатилетней войной, или же просто вылупился из нее подобно радостному цыпленку. Три повивальные бабки романтизма: Робеспьер, гильотина – Бонапарт. Вторая, впрочем, скорее ложе, чем акушерка. Бочка крови, ложка пороха, черпаем треуголкой и на мундир. Что в результате? – Бонапарт на Аркольском мосту, князь Андрей в мыслях о небе, а дальше успевай только подрамники загибать. Ибо дальше Гойя и Жерико с Делакруа, Свобода, ведущая народ прямо к Расстрелу повстанцев в ночь на 3-е мая и Стендаль, сбежавший из Москвы для обморока во Флоренции. Мясорубка плодит Муз, когда было иначе?

Варево остывает, на первое свежайший импрессионизм, пробуждение Золя и Бодлера, а там и Лондон вновь Тосканой грезит.

Но, Аполлон милостив, и вот август 1914 – ноябрь 1918.

…прерафаэлиты после окопов и госпиталей 1918-го были бы смешнее вшей и испанки, Ипр сменил палитру, Верден – способ нанесения красок на холсты.

Восхищает только то, неувиденное по сю пору, Отто Дикс куда поэтичнее расчетливого парня Габриэля Россетти.

Искусство – не гуманно. Удивительно что настолько ясная вещь, пожалуй, все еще остается непонятой. Оно человечно, следовательно, вся натура сапиенса при нем. В войне просыпается не зверь, но человек и свое новое человечное он бегом конспектирует в «Прощай оружие», немецкий синематограф «Метрополиса» и «Носферату», а музыку русских балалаечников на французских бульварах держит на десерт.

А вообще можно бы конечно эпичнее, все же эпос создается огнем и сталью – но: Огонь Анри Барбюса оказался самой нечитаемой классикой post-war-one; что наталкивает: в разрывах пласта существования именно эпосы становятся архаикой. Классику они увлекают за собой.

Есть подозрение, что кроме Великой войны, еще Великий Немой (значение которого первыми отметили большевики), определил, как стиль и язык Хэма, Скотта и Джона (Дос Пассос), так цветонабор и манеру холстописи Клее и Нольде, Кирхнера и Кольвиц.

Радуги, искры и молнии всё нелинейные вещи. Обух второй мировой с Хиросимой как крещендо, in omnia помог Де Сика украсть велосипеды, что в свою очередь через Рим – открытый город, впустило в мир итальянский неореализм. Забавно, но менее громоздкие вещи нашей хроники дают всплески силы небывалой. И вот Алжир взводит курок новой Франции, выстрел – Камю, Сартр, залп – Нантер и Кон-Бендит, а там Трюффо и Новая волна, за дымом Gauloises и мир переменился, Бобур квинтэссенцией.

Вьетнам, воистину второе дыхание века. Четыре “B”, четыре музы и В-52. Литература взлетела из гнезда кукушки, Вудстоком посыпался рок, кино стало новей чем у Люмьеров, а изобразительное искусство просто выплеснулось в окружающую среду, с тем, чтобы никогда не вернуться обратно.

Сузим взгляд на уровень зрачка.

Планете не везет с 14-ми годами любого века, разница в охвате по широтам и продолжительности чреворождения нового гомункулуса в смысле мирового лица. У каждого столетия своя тотемная харя –

– и вдруг –

– «Аральское море исчезло по вине человечества». Случайная цитата ни к селу, ни к городу, но вот! – как прекрасно эстетикой пекла/песка/пепла – иссохшее морское дно! Невероятно! Что не исчезает по вине человека? – да ничто. Даже Помпеи намеренно выстроили под Везувием, вулкан – и voila, инсталляция готова к презентации. Статистов, конечно же, никто не предупреждал, но таково все римское искусство. По этим же граням красоты проходит видеоряд донецкого аэропорта 2015 в комбинированном арт-объекте Поединок Олега Пинчука; параллельные кадры от 2012 выглядят эскизами и набросками.

Вообще говоря, параллельное зрение двумя независимыми зрачками-полушариями, двумя сосками налитых грудей Венер Палеолита возможно одна из акциденций проекта. Дуальность наяву, stereolife от двух колонок, Запад vs Юг, Север vs Восток, в каждой своя гамма и только пианино – Ахав, равно поглотивший оба суб-пространства арт-реальности. Странный вид у пианино. Кадавр, жрущий туфельки(?), людей и звуки, алтарь незнакомого Баала и одновременно старый клоун – неудачник разорившегося цирка. Контроверзой к нему кресло от Людовика Капета, недавно убывшего проведать гильотину. Зеркала оправу сменят, отражение неизлечимо.

…колледж снятой обуви College de Chaussures Abandonnees, школа мусорных тапок, привратницкая в старый добрый Шеол…

А также: мотыльки сложили крылья? – души, не долетевшие до звука?

Рассмотрим:

Аэропорт Артура Хейли, Томминокеры Стива Кинга, кто читал и оды воздухоплаванию от Ричарда Баха и Антуана Сент-Экса. Аэровокзалы вообще мистические зоны, в них большинство заходят как в церковь с горним трепетом свидания с небом. Ожидающие, что перед исповедью, встречающие, что после причастия, атеисты не случаются даже среди бизнес-класса и матерых туристов. Аэропорт, это уход в незнаемое. С бумажной иконкой – билетом.

Воздушная гавань имени композитора подана балетом имени Прокофьева, Танец рыцарей из Ромео и Джульетты. Циклопично господа! – классика не объясняет противостояние в донецком аэропорту, зато прекрасно иллюстрирует все жертвы, не принятые искусством. Ибо их не было, они не успели. Ушли в эфир за нотными знаками, мазками на холстах и кадрами Потемкинской лестницы в Броненосце Эйзенштейна. Аэропорт суть капище, а художник всегда немного волхв. И то, что ни в каком мареве не читалось в 14-м году, объяло плоть в 22-м. Беглый год сбежавшей иллюзии или воссоединения с Ремарком, и мы, сокамерники по биографии наблюдаем груду тапочек в прихожей Исхода на Запад. Или новую Галату по Булгакову.

Конечно, бег О. Пинчука отличается от бега М. Булгакова, больше быта, меньше пафоса, что поделаешь, и времена нынче не дворянские, пост-кибер-панк на дворе. Что не отнять, так многозначности исходного замысла и его временной интерпретации, время идет, а смыслы только нанизываются бараниной на шампур.

Ca ira! означает Даешь! – Термидор, Аврора и 1968 идут с нами синкопом.

И здесь господа еще вот что, из сегодня наблюдая ставшее. Эпитафия на прокорм искусству и жертва не сакральная, но пищевая. Привычная галерейная богема выбита из насиженных плюшевых мест и уносится разноцветным потоком. Вчера не будет никогда, когда завтра, неизвестно и Мнемозине с Каллиопой, а унесенные таланты и поклонники пойдут на овес грядущим Пегасам. Все же будущее читаемо – трон незыблем, пасть искусства с зубами – клавишами открыта, гармонии, как и симфонии не избежать.

Легенда, как одно из смысловых прочтений: рассказ разведчика о выдуманной биографии, ergo: повесть о событии, не имеющего связи с настоящим.

Таким образом легендарные битвы – все битвы которых не было, тоже о трагедиях.

Достоверны Помпеи, о них никто не писал, всех репортеров накрыло в Геркулануме, а некий Плиний полагался уже на слухи.

Что до сражений и побед, то они состоялись уже в исторической памяти, благодаря таланту безымянных и именитых летописцев.

Dixit, любое бывшее никогда не служит поводом к легенде, он в ней самой и определяется только текущей необходимостью заинтересованных бенефициаров мифа. Для примера возьмем хоть Гая Юлия, хоть Александра сына Филиппа, хоть Ким Чен Ына. У всех троих папаши – боги, причем у последнего – прижизненный и handmade, что ближе понятному толпе вульгарному реализму.

В искусстве легенда становится фабулой.

Автор назвал свой проект Поединок. Поединок между кем и чем? Трупом и Смертью, Младенцем и Колыбелью, Вечной Революции с Извечной Деградацией? Мне, как постороннему гладиатору, все же видится здесь не столько дуэль, сколько пролог совокупления. А результатом зачатия обычно является творение. Ergo? Нужно делать фильм. Полнометражный художественный фильм предметов и музыки. Человек в кадре не нужен. Человек свое дело сделал.

5.17.22