Всё сошлось: и малиновый берет, и беседа с испанским послом, и позднее раскаянье. Потому что классическая литература – это всегда философия, а философия, как известно, на века.

Надо сказать, что с беретом она погорячилась. Нахваталась на распродаже всякого разного, ну и его в придачу, не подумав о последствиях. Потому как если бы светло-серый или, скажем, цвета морской волны, то это ещё куда ни шло. Но малиновый...

К тому же, попробуй его на голову натянуть, когда волосы не просто вьются, а пружинят мелким бесом.

О малиновом берете и классической литературе как о важнейшем вспомогательном средстве в ситуациях катастрофических, а порой непоправимых, Аля ещё вспомнит. А пока она едет в санаторий для психически больных и перечисляет в уме взятые с собой вещи. Вид из заплеванного окна не впечатляет, но, слава богу, попалась молчаливая соседка, которая за три часа пути съела целую корову и теперь принялась за десерт. Попробовала угостить Алю: «Хочите сладенького?», но нарвалась на грубость и окончательно притихла. Аля понимает, что нельзя так обращаться с людьми, даже с теми, которые говорят «хочите», и вспомнила о враче, которому тоже нагрубила.

Врач: «Алевтина Валентиновна! В вашем случае можно было избежать стационара, а то вы там насмотрелись». Почему же не избежали? Почему накололи её какой-то дрянью, после чего она жрала, как соседка по купе, и растолстела, как целая корова? Год потом восстанавливалась, пока не вернула форму и не привела в порядок мысли. Таблетки Аля больше не принимает, но она в этом не признается, легкое вранье иногда идет на пользу. А в санаторий ехать согласилась, хочет снова насмотреться и наслушаться, ведь у психов мозги устроены своеобразно, особенно у шизофреников, за ними хоть записывай. Были в больнице двое, муж и жена – жертвы кинематографа, они становились в позу заставки «Мосфильма» и преграждали собой вход в столовую, и при этом орали, что надо жить духовной жизнью, а обед игнорировать, потому что это отрава. Кстати, они были не далеки от истины. А неудавшиеся суицидники – это вообще отдельный разговор, так и норовят сигануть в окно. За ними глаз да глаз. И хотя на окнах решетки, одна изобретательная дама как-то изловчилась, чем испортила статистику больницы, а главврач еле откупился. Но больше всех запомнился пациент с травмой, ему омоновцы так отбили голову, что он неожиданно заговорил по-французски. Им сразу заинтересовались спецорганы. Поди знай... Радистка Кэт тоже когда-то выдала себя со всеми потрохами.

Аля вернулась к перечислению вещей в чемодане. Новый беретик она не забыла. Неизвестно, какая будет погода в этой многострадальной средней полосе, излет сентября всегда непредсказуем. Попутчица улеглась и отвернулась к стене, обиделась, между прочим, справедливо – кому охота иметь дело с грубиянкой?

Аля своим неуживчивым характером отвадила от себя людей, непригодных для общения, а ими оказались почти все. Остались, как ни странно, психи, с которыми она познакомилась в больнице. У одного из них синдром Перельмана, и поэтому он коллекционирует авоськи. В наше бандитское время это не так просто, он находит их на барахолках. Мечтает, чтобы на одной из них расписался сам Перельман, только непонятно, как можно оставить автограф на авоське. Но если бы только это. Одевается он не по сезону, носки не носит, а из обуви предпочитает калоши. Для общей гармонии он и рацион свой урезал – картошка, хлеб, молоко. По праздникам сто грамм или сто пятьдесят – и это единственный способ немного разогнать кровь, ведь с любовью ему не везет. Исчертил стены своей коммунальной конуры формулами, красивей всего у него получается знак бесконечности. Ничего удивительного, ведь он когда-то окончил математическую школу и его феноменальная память полна математическими шедеврами. Но самая большая удача в том, что его зовут Гриша, также как Перельмана.

Есть ещё подружка Вера, она сбрендила по причине постоянного сидения в интернете. Выискивает там болезни, желательно с летальным исходом, и примеряет их на себя. Эта проблема была решена радикально, Вера переехала в Лапырёвку в деревенский дом без интернета и телевидения. Ездить к ней одно мучение, но и не ездить нельзя. В этих поездках Аля набирается позитивных эмоций и обогащает опыт нестандартного общения.

У Веры живет ручная курица Муся. Такая умница и красавица! Рябой масти, типичная наседка с пушистой попкой. Когда Вера приходит с работы, она встречает её с распростертыми объятиями, то есть крыльями. К тому же она отличный собеседник, Вера рассказывает ей о своей жизни, а та в ответ поддакивает, или возражает, или чертыхается. С растениями Вера тоже разговаривает, но тут получается абсолютный монолог, зато очень содержательный. За Верой тоже можно записывать.

В последний Алин приезд она была сама не своя. Умерла старушка из соседнего дома. Приехали её сыновья и первым делом вспороли подушки и перины, деньги искали. Из окон летели матюки и пух-перо. Муся запаниковала и бегала кругами по двору на немыслимой скорости, она решила, что кто-то ощипывает кур, и почувствовала реальную опасность. В конце концов, она забилась в угол сарая и просидела там допоздна. Аля застала Веру в слезах, а Мусю без сил, обе были страшно возмущенные. Муся и так была о людях невысокого мнения, особенно после того, как в неё бросил камень одноногий алкоголик Паздырин, а теперь разочаровалась совсем. Ну, а Вера... Аля их весь вечер жалела.

Есть ещё один приятель – Боник. Он тоже совпал с Алей по времени в психушке. Боник поступил с весом сорок килограммов и кроме сладких сырков ничего не ел. Его хотели заточить в закрытое отделение, но обошлось. И слава богу. Боник оказался на редкость тактичным и внимательным к особам противоположного пола, но его заинтересованность носила исключительно платонический характер.

Без интриги, однако, не обошлось. Любвеобильный Гриша по уши втрескался в Веру и полез к ней с гнусными намерениями, после чего схлопотал по морде и получил в ответ народную мудрость о свином рыле в калашном ряду. Вера же стала проявлять знаки внимания к романтичному и безобидному Бонику, чтобы продемонстрировать свои жизненные приоритеты. Гриша глубоко оскорбился, вплоть до сатисфакции. Ситуация набирала драматизма. Врачи констатировали положительную динамику.

* * *

Объявили станцию Новожиловку, а это значит, что Але оставалось ехать два часа. Попутчица лежала, как прежде, отвернувшись. Принципиальная. Аля съела свой тощий бутерброд, прилегла и тоже повернулась к стене. И тут же уперлась глазами в наше главное слово, короткое и четкое, процарапанное скорее всего гвоздем, но креативно, потому что с восклицательным знаком, то бишь с восторгом или с призывом. Такой трактовки Але ещё не приходилось видеть, и она задумалась о силе языка и нюансах пунктуации. Соседка подала голос, значит простила. Это правильно.

Вера тоже простила Гришу, а Гриша помирился с Боником, и они как-то раз вместе с Алей пошли к нему в гости. Боник гостям обрадовался, побежал на кухню за арбузом, по дороге его уронил, заодно и пол помыли.

Из соседнего купе слышалась пьяная ругань, судя по истеричным интонациям – муж и жена. Куда девается любовь? По этому поводу Вера однажды выдвинула глубокомысленную версию: «Любовь уходит в бесконечность». Это она от Гриши набралась.

В санаторий Аля приехала к вечеру и успела на ужин. Ужин – вермишель молочная, фрикадельки с картошкой, какао с вафлями. Когда это Аля так ужинала? Разве что у бабушки, пока у неё не завелся новый дедушка. И Аля констатировала факт – любовь в том возрасте, когда уже пора думать о душе, дело стыдное, и задавалась вопросом, что в моменты интима делать со вставными челюстями, они, должно быть, ужасно мешают?

Аля открыла чемодан и примерила малиновый берет, что навело её на хрестоматийное воспоминание – «любви все возрасты покорны». Эти слова, вырванные из контекста, давно вышли в тираж, как те глаза, которые «зеркало души», но ничего более оригинального в голову не пришло.

Берет Аля спрятала и вытащила книгу для вечернего чтения. Спасительное чтение... Единственное, на чем она могла сосредоточиться. К примеру, в послеоперационном периоде, когда были сломаны обе ноги, очень помог Экзюпери. Можно сказать, он просто вернул ей интерес к жизни и ускорил заживление. А в послеродовом периоде, который совпал с бракоразводным процессом, под руку попался Довлатов. Чем не классика? И вот она уже брошенка с годовалым ребенком и большими комплексами по поводу испорченной талии и отсутствия перспектив. И что делать? Опять за чтение. Открыла для себя поэтов-метареалистов. Стиль мудреный и трудно удобоваримый, но затягивает. Правда, после таких стихов у Али было ощущение, будто она проглотила целый дирижабль, но судя по тому, что их переводят на множество иностранных языков, они повсюду имеют своих читателей. Непонятно только, как можно перевести хоть на какой-нибудь язык «Василиса сохнет по вокалисту Васе»? А в общем и целом, очень даже подходящее чтение для женщины с высокими интеллектуальными запросами.

Аля легла и уставилась в потолок. Комната ей не нравилась, благо что крошечная и потому одноместная, не предполагающая соседства. Засыпала трудно, снилась Муся, гуляющая возле разбитого арбуза, а потом арбуз превратился в знак бесконечности, а потом и Муся куда-то запропастилась.

Утром Аля поняла, что больше недели она в санатории не выдержит. На завтраке рядом с ней сидели три женщины с обреченными лицами и плохим аппетитом. Потом начались процедуры, эффект казался сомнительным, но из уважения к медперсоналу Аля прошла весь круг мучений и даже сказала спасибо. На обед не явилась, за что получила нагоняй от врача. К вечеру почувствовала, что соскучилась по Вере. Попробовала переключить внимание на чтение, но книга оказалась неподходящей – ни тебе Васи, ни тебе Василисы, а сплошные дамы и господа с вычурными именами и приторными историями.

На следующий день Аля засобиралась домой. Врач равнодушно заметил: «Здесь не тюрьма, и вас никто не держит». Аля к этому привыкла, её никто никогда не держал, а вот выгоняли часто. Она пошла к себе в комнату забрать чемодан и уже через час была на вокзале. Решила ехать прямиком в Лапырёвку, не заезжая домой, Вера её точно не выгонит.

* * *

Вере посоветовали трудотерапию, и она занялась вышиванием, сначала перевышивала все наволочки, а потом принялась за простыни и пододеяльники. За несколько лет этой добровольной каторги у неё не осталось ни одного невышитого лоскутка. Флоральные сюжеты рождались из головы, а поскольку фантазия у Веры диковинная, то цветы были похожи не то на людей, не то на птиц, не то на животных. С ними она тоже разговаривала. Мусе это не нравилось, и свой протест она демонстрировала весьма конкретно – разбегалась, взлетала на комод и гадила там на вышитую салфетку. В конце концов, это она обеспечивала Вере психологическую поддержку и поэтому привилегии собеседника принадлежали только ей.

Улучив момент, когда Муся дремала в сарае, Вера принялась вышивать для Али скатерть, и тут к ней во двор ввалился алкоголик Паздырин, тверёзый как стеклышко, потому как деньги кончились. И сразу начал клянчить. Злопамятная Муся отреагировала незамедлительно, выскочила из сарая и клюнула Паздырина в костыль, тот замахнулся, но Муся оказалась проворней. В создавшейся ситуации брать взаймы не представлялось возможным, и он похромал к калитке и столкнулся с приехавшей Алей. Для Веры и Муси счастье неописуемое, тем более что Аля оставалась ночевать.

Вера объявила Але обалденную новость. Соседские сыновья-потрошители продали материнский дом, и теперь там живет мужчина средних лет и средней внешности, но очень вежливый – приходил к Вере знакомиться и принес корзину с яблоками. Вера растаяла, но виду не подала, пригласила гостя в дом, напоила чаем и завела светский разговор о пользе вышивания для мелкой моторики и укрепления нервной системы. Гость заинтересовался или сделал вид, а на следующий день принес Вере ещё одну корзину, но уже с предметами для рукоделия, чем вогнал её в краску и в полное недоумение. Вера не была избалована подарками, а точнее сказать, свой последний подарок, валенки и душегрейку, она получила от двоюродной тетки лет десять тому назад. И поэтому всё происходящее она интерпретировала как невероятное чудо, которое, возможно, развернет её жизнь в обратном направлении, то есть прочь от злыдней с их валенками и душегрейками. Всё это она уже обсудила с Мусей, а Алю намеревалась познакомить с новым соседом. Он ветеринар, и его зовут Спартак. Можно себе такое представить?

Рано утром Вера поспешила на работу. Она убирала дом размером с небольшой замок, а, может, и с большой. Дело в том, что Лапырёвка стала привлекательна для дачных застроек, и те, кому не удалось хапануть участок на озере Комо, развернули строительство здесь, причем с большим размахом. И за пару лет дачное место превратилось в дворцово-парковый комплекс, охраняемый видеокамерами и нервными барбосами.

О своих хозяевах Вера говорила редко. Але, впрочем, было известно, что они долго работали в Испании, а потом у них там что-то не сложилось, но зато после испанской жизни осталось много интересных вещиц, одна только коллекция вееров насчитывает 245 штук. Аля это знает точно, так как ей когда-то дали задание их пересчитать, что с одной стороны было выражением доверия, а с другой – кому это надо?

Однажды Аля подслушала разговор Веры с её вышиванием, из чего узнала, что Верина хозяйка часто плачет, а хозяин сильно пьёт, что в наших широтах можно назвать нормой семейной жизни, только есть какое-то странное обстоятельство – похоже, что хозяйка чем-то удручена или напугана, часто оглядывается и вздрагивает. Вера от природы наблюдательна, но не болтлива, может, поэтому она надолго задержалась в этом доме, где ей делают всяческие поблажки в форме щедрых угощений и дополнительных выходных. Своё карьерное падение, из журналистки в прислуги, Вера приняла безропотно. Кому нужна журналистка, которая разговаривает с курицей и цветами? В отличие от многих людей с больной психикой Вера про себя всё понимала. Врачи не часто сталкиваются с такими пациентами и поначалу даже думали, что Вера симулирует.

Алю разбудил стук двери – Вера ушла. К кровати подошла Муся и коротко кудахтнула, напомнила, что пора вставать. Аля посмотрела на свой пододеяльник, расшитый не то павлинами, не то пальмами, отбросила одеяло и выглянула в окно. В соседнем дворе мужчина хлипкого телосложения копал яму. Не иначе как Спартак.

Аля улыбнулась. Зачем давать людям редкие имена, да ещё вызывающие определенные ассоциации? Зачем их так обозначать? Ведь потом при несовпадении образов получается форменное посмешище. Предполагаемый Спартак заработал интенсивней, как будто почувствовал слежку. Аля выпила чаю и решила себя побаловать – нанесла на лицо огуречную маску и улеглась с книгой. У ног по-кошачьи примостилась Муся.

* * *

Уборка у Веры не заладилась. Хозяйский шпиц бегал за пылесосом и визжал. Самих хозяев не было, но в их отсутствие Вере разрешалось заходить в дом. У неё даже имелся свой ключ причудливой конструкции и очень тяжелый.

Под комодом что-то сверкнуло, и пришлось залезть туда веником. Вера вымела скромное колечко. Вряд ли оно принадлежит хозяйке, та носит массивные перстни, которыми человека можно убить. Неужели хозяева её снова проверяют? Вера раньше находила под мебелью деньги, которые, разумеется, отдавала. Но она прекрасно понимала, что это трюк, её таким образом проверяли на честность. Она тогда оскорбилась, но промолчала, боялась потерять работу.

Вообще-то Веру по причине благонадежной внешности сложно заподозрить в воровстве. Она получила хорошее воспитание, и если бы её родители не умерли так рано, то никакой Лапырёвки в её жизни не было бы. История её семьи, в которую, как и положено, зверски вмешались гегемоны, была запутанной и трагичной. Вера рассказывала её по частям, то Мусе, то цветам, то Але. Эти части порой не стыковались, так как Вера сбивалась с хронологии, но в общем и целом, там всего хватало: и репрессий, и лагерей, и хрущевской передышки, и брежневской тошниловки, не говоря уже о перестройке с её «нАчать» и «углУбить». Самым любопытным персонажем в Вериной семье был дедушка, умудрившийся родиться в день октябрьского переворота. Вот он хронологию соблюдал и даже написал книгу о всех вышеперечисленных этапах. Способности к эпистолярному жанру Вера унаследовала от него и на факультет журналистики поступила без труда. Давно это было...

Послышался шум подъезжающей машины. Это хозяйка приехала, шпиц на радостях описался и рванул к двери, и Вера за ним. Она протянула хозяйке колечко, а та шарахнулась, как от черной метки, и перекрестилась. И как это понять? Почему кругом одни идиоты?

Вере было предложено закончить работу и убираться восвояси. Вот и хорошо, тем более что Аля там одна. По дороге Вера купила в местном сельмаге свежие булочки, молоко и маленький торт. Она решила пригласить нового соседа и была в предвкушении хорошего вечера. Впервые за много лет у неё появились женские мысли, и она их немного боялась, боялась спугнуть то, что себе намечтала. Она знала, что мечтать опасно, но хуже того, что уже есть, быть не может, поэтому можно рискнуть.

Вера с детства страдала комплексом коммунальной квартиры, которая образовалась путем отняли-подселили, ну а подселили, ясное дело, гегемонов. Ей всегда было стыдно пригласить к себе гостей. А сейчас у неё свой дом, бывшая семейная дача, но появился комплекс туалета во дворе. Впрочем, в той части Лапырёвки, где проживает Вера, «удобства» у всех одинаковые, но это не утешает, особенно после уборки в хозяйском замке, где мраморно-зеркальные отхожие места с хрустальными светильниками напоминают оперный театр. Буржуи. Нет на них Мальчиша-Кибальчиша.

Подходя к дому, Вера увидела соседа, копающего яму. Она негромко запела, чтобы Спартак услышал и оглянулся. И он оглянулся, о чем Вера тут же пожалела. Было заметно, что он не обрадовался, стесняясь, по-видимому, своего полуголого вида и ввалившейся груди. Вера подойти не решилась и быстро направилась к своей калитке. Алю она застала в состоянии блаженства с уже высохшей маской на лице. Муся жалась к её ноге и никакого внимания на Веру не обратила. Предательница.

Стали обсуждать планы на вечер, только Вере было неудобно идти к соседу, кабы не подумал, что она навязывается. Решили, что пойдет Аля, но надо было найти предлог. Хорошо, что Спартак ветеринар, оставалось придумать Мусе какую-нибудь болезнь поинтеллигентнее, чем понос, но достаточно серьезную, чтобы оправдать причиненное беспокойство, а там и на чай пригласить.

Чем вообще болеют куры? Аля решила жаловаться на выпадение перьев, то есть косить под авитаминоз, что-то она по этому поводу читала. Она взяла Мусю на руки и пошла на абордаж. Наглость, конечно, но она поддерживала Верин интерес к этому человеку. Одиночество в Лапырёвке мало чем отличается от одиночества в большом городе, но сколько можно вышивать каждую попавшуюся под руку тряпку?

Аля без стука ломанулась в калитку и, даже не поздоровавшись, с воплем «помогите!» впала в перечисление Мусиных недугов. Спартак бросил лопату, помыл руки и пригласил в дом. Он поднимал Мусины крылья, чесал пальцем головку, заглянул в гузку и даже подул в неё. И только когда он не обнаружил ничего серьезного, его осенило, что приход соседки, и даже не самой соседки, а парламентёрши – ход стратегический. Спартак про себя хохотнул и резину тянуть не стал, сам напросился в гости. Аля и не ожидала такого взаимопонимания. А вот Муся была недовольна, мало того, что её использовали в своднических целях, так ещё полезли в интимное место.

Спартак приоделся, срезал в саду поздние георгины, захватил бутылку вина и пошел к Вере. Ему в ней всё нравилось: и короткая челка, и медовые глаза, и темные веснушки, и кривоватые ноги. И подруга вроде бы ничего, такая изящная и кудрявая, но на лице будто странная мимика застыла, есть в этом что-то не от мира сего. Её можно было бы пристроить к кому-нибудь из неженатых друзей. А, может, к женатому? Нет, Спартак придерживался консервативных взглядов, нечего блядство разводить.

При покупке дома он никак не рассчитывал на приятное соседство, так как народ сейчас замкнулся в своей частной собственности, даже самой убогой. Вот и он обособился, не делить же квартиру с женой и сыном. Самым благородным поступком было устраниться в деревню. На работу теперь ездить далеко, пришлось купить подержанную машину сомнительного происхождения. А дом он сразу сыну отписал, пусть у ребенка будет тыл в случае непредвиденных обстоятельств. В общем, здесь мы имеем дело с порядочным человеком.

Вера с Алей обрадовались георгинам, им так давно никто не дарил цветы, что хотелось прослезиться, но они сдержались. В самый разгар чаепития пришел Верин хозяин, как она его за глаза называла, – Собакевич. Чтобы он так снизошел?! Вера чуть не подавилась. На Собакевиче лица не было. Он не ожидал, что Вера не одна, и отозвал её на веранду. Там он положил на стол брикет долларов и попросил выполнить просьбу: «Найденное колечко возьми у хозяйки обратно, дескать, обозналась, твое это колечко». Вера обалдела: «Вы в своем уме? Как она поверит в эту блажь?». Собакевич отреагировал по-хамски: «Поверит, мы про тебя всё знаем, наводили справки. У психов галлюцинации подменяют реальность, и проявляется это весьма разнообразно. Возьмешь деньги? Сделаешь?».

Вера смекнула, что за этим кроется, – у Собакевича завелась молодуха, которая потеряла у него в доме колечко, и хозяйка теперь вне себя. А при разводе она его разденет и пустит по миру, и на фиг он тогда будет нужен молодухе? Вера покосилась на деньги. Может, поторговаться? Собакевич опередил её: «Денег не добавлю, но и не уволю». Жмот. Но Вера согласилась, деньги замаскировала под березовыми вениками и с искусственной улыбкой вернулась к чаепитию.

Вечер всё же был испорчен ещё и потому, что Аля загрустила, с ней мигом случилась какая-то перемена. Спартак пытался шутить, затянули вместе срамные частушки, но градус был уже не тот, ещё и Муся путалась под ногами и сбивала с ритма. Спартак решил, что пора и честь знать, тем более что завтра рано на работу. Распрощавшись, поцеловал дамам руки. Стыдно признаться, но у Веры и Али это случилось впервые, обе зарделись и чувствовали себя, как потерявшие девственность.

* * *

Вера Але всё выложила и для убедительности предъявила пачку долларов. Надо бы пересчитать, но и так понятно, что такой суммы никто из них в глаза не видел. Не любила Аля таких денег, не бывает от них счастья, тем более из таких рук. Аля сразу узнала Собакевича, его звали Алик Кондратюк, и им было хорошо вместе, сначала на первом курсе, а потом и на втором. Аля и Алик – это сочетание казалось таким гармоничным, почти нереальным, и им завидовал весь первый курс, а потом и второй. И учились они лучше всех, причем совершенно не напрягаясь, и были они такими привлекательными и милыми, всегда давали списывать конспекты, и всегда у них можно было перехватить трешку до стипендии. Алик понимал, что у настоящего мужчины должны водиться деньги, он был не ленив, работал в конторе по установке сигнализаций, а когда денег не хватало, ремонтировал по ночам трамвайные пути. Зато обедал он с Алей в шашлычной с красным вином, а потом они ели мороженое, запивая шампанским. Но золотое студенческое время было подпорчено определенными неудобствами: комсомольскими собраниями, политзанятиями и соцсоревнованиями. Их любовь пришлась на конец брежневского застоя. Некоторые условия игры для блезира приходилось принимать, чтобы не быть заподозренными в посещениях диссидентских тусовок. В их группе был стукач, но он глубоко не копал, так что и с этим повезло. А потом они перешли на третий курс, и в институте появился новый доцент. Он преподавал никому не нужный предмет «охрана труда», который студенты игнорировали, особенно Аля. Не сказать, чтобы политэкономия была так необходима для подготовки советских инженеров, но её читал интеллигент и умница, не сумевший в свое время сделать карьеру дипломата, и потому на его лекциях всегда был аншлаг. Охранник труда изводил себя завистью и начал действовать. Он написал в весомую инстанцию донос – надо бы проверить, что творится на лекциях по политэкономии, а то заинтересованность студентов этим сухим предметом вызывает подозрение, не образовался ли там рассадник инакомыслия? Но это почему-то не сработало. Тогда он решил отыграться на Але как на самой злостной непосещальщице его лекций. Он поставил ей неуд на сдаче экзамена, а потом и на двух переэкзаменовках. Это означало отчисление. И никто на курсе Але уже не завидовал, а некоторые, может, и злорадствовали, особенно Витка Набокина, безнадежно влюбленная в Алика. И тогда Аля подумала – а зачем ей, собственно, нужно это машиностроение с его охраной труда? Как не охраняй, а лучших машин, чем в Германии всё равно не получится. Она ушла из института без всякого сожаления и устроилась работать в библиотеку. Встречи с Аликом стали реже, стало меньше нежных слов, меньше общих интересов, пропало ожидание главного разговора, а потом и сам Алик пропал. Ушел в бесконечность. В некоторых случаях, судя по заматеревшему с годами Алику, это вполне доходное место.

Конечно, он её не узнал, после всего случившегося это невозможно. Алино лицо уже давно не её лицо. Почему это случилось именно с ней? Чтобы понять, надо начать с самого детства, но и это не объяснит, почему мама однажды ушла и не вернулась. А потом её маленькую водили на могилу и говорили, что мама улетела на небо и ей там очень хорошо. Аля не могла поверить, что на небе может быть лучше, чем с ней, такой маленькой и тепленькой. А потом появилась мачеха, опереточная певица с чужеродным именем Гизела, женщина эпатажная и резко пахнущая каменным цветком. Аля её не полюбила, но той и не надо было, в детстве Аля подолгу жила у бабушки и виделась с мачехой нечасто. Годы шли, и всё было тихо-спокойно, пока Аля однажды не вернулась из библиотеки и не застала мерзкую картину. Гизела стояла голая у зеркала и репетировала роль, сверлящим голосом подавала реплики и имитировала ответы партнера. У Али в голове пронеслись почти стертые воспоминания о маме, и она скорчила Гизеле рожу, похожую на её кривляния, и в это время ей голову будто бы молнией пробило. Аля почувствовала, что гримаса так и застыла у неё на лице, мышцы повело в строну, и никакими силами невозможно было их расслабить. Мачеха истошно закричала, накинула свой пошлый пеньюар и побежала к папе на кухню. Вызвали скорую, Алю отвезли в неврологию. А там... Что только не делали: и уколы, и массажи, и лицевую гимнастику. Нельзя сказать, что совсем без толку, некоторые улучшения появились, но Аля стала инвалидом лица. Вот тогда впервые помогло чтение. Тогда помог Гюго с его человеком, который смеется. И как ни грустна эта история, она дала Але надежду. Через некоторое время перекос стал не таким выраженным, но всё равно это была уже не та Аля, хотя встречались эстеты, которые находили в ней определенный шарм. С тех пор она борется с депрессией, но силы несопоставимы, и она всегда оказывается в проигрыше.

* * *

Аля приехала домой поздно вечером. Назвать её квартиру домом можно было с большой натяжкой. Когда-то был совершен семейный обмен. В квартиру, где с рождения жила Аля, прописали Гизелу, а Але досталась её квартира в дальних новостройках. Аля переселилась туда сразу после выписки из больницы. Начала с того, что вывела запах каменного цветка. Поменять мебель помог отец. Но дух мачехи до конца не выветрился, и не только дух, но и звуки. Паркет отбивал чечетку, а двери своими открываниями-закрываниями напоминали опереточные увертюры.

Для Али было важно обустроить квартиру, потому что она выучилась на графического дизайнера и работала дома, выполняла заказы дизайнерских фирм, и кроме хорошего компьютера и быстрого интернета ей ничего не требовалось. Это большая удача, что в наше продвинутое время появилась работа без личного общения, Аля все-таки немного стеснялась своего асимметричного лица. Тем не менее, она умудрилась выйти замуж, причем трижды. И каждый раз своим новым мужем она была вполне довольна, и они были ею довольны, несмотря на внешние и внутренние перекосы. В конце концов, фигура у неё всегда была идеальная, как высказался один близкий знакомый, то есть Алик Кондратюк, – японская статуэтка.

Аля очень скучала по сыну Венечке, но не могла его не отпустить, и теперь он учит информатику в Оксфорде под контролем своего папы, второго Алиного мужа, ставшего большим ученым. У Вени там тоже есть мачеха – типичная английская кляча с сухопарым задом и длинными зубами, родом из Лоустофта, графство Суффолк. Выговорить невозможно. Но именно там Веня в последнее время отмечает рождество, то есть кристмас, и зовут его теперь Бенджамин. Але грустно без него, но ведь самой когда-то хотелось бежать, куда глаза глядят, а тут Оксфорд... Какая мать лишит сына хороших перспектив? Или оставаться в стране, где любимая поза народа – мордой в землю, задницей кверху? Бить челом перед хозяином у нас дело привычное ещё со времен крепостного права, а сейчас самые главные холопы – это те, которые наворованное охраняют. Какой мрак!

Об этом Аля под плохое настроение поведала Мусе, а та начала скандалить, наверное, из патриотических соображений. Умная дура. Не понимает, что наше народонаселение в большинстве своем от алкоголика Паздырина не далеко ушло.

Однако надо распаковать чемодан. Малиновый берет Аля нахлобучила на куклу-неваляшку и залюбовалась. И тут зазвонил телефон. Надо же! Гриша!

Гриша похвастался: «Мне инвалидность дали. Это значит, что я уже персональный пенсионер. Надо бы отпраздновать». Аля предложила самый простой вариант: «Давай поедем к Вере. Боника возьмем. Оттянемся по полной программе». Грише эта идея не понравилась: «Я что, больной? Скоро дожди польют. В Лапырёвке с ума сойдешь». Аля не сдержалась: «Гриша! Ты здоровый. В нашем дурдоме никого здоровее тебя не было». Гриша понял, что над ним издеваются и сухо распрощался, обиделся. Хорошо поговорили.

Следующий день прошел в домашних делах и составлении плана на две ближайшие недели, те самые недели, которые Аля должна была провести в санатории. Какие могут быть планы у одинокого человека? Аля вообще не планировала дальше, чем на послезавтра. Однако поездку к сыну в прошлом году запланировала и осуществила. Аля пришла в неописуемый восторг от высокоразвитой заграницы, но Веня её немного разочаровал. Стал чужим и стеснялся Алиной восторженности и бурных проявлений чувств. Хотя, конечно, свозил её в Лондон, прогулял по самым туристическим тропам и по малопосещаемым закоулкам. Познакомил с мачехой! Поговорили о погоде и современном воспитании детей. Всё! Потому как Венечка-Бенджамин в первый же день спросил: «Мама, ты надолго?». И Аля, собиравшаяся провести с сыном две недели, ответила: «На пять дней». Бенждамин выдохнул. Так и уехала через пять дней, неимоверно уставшая и замученная лишними мыслями.

Из чего состоит её жизнь? И в чем искать смысл? Сейчас он появился – подженить Спартака на Вере. Задача и легкая и сложная одновременно. У Али есть некоторые соображения на этот счет. Но в данный момент надо собрать кое-какую еду и поехать к Грише, есть подозрение, что он голодает – и не только из-за отсутствия аппетита, а потому что ему всё лень.

* * *

Дверь открыла Гришина соседка, ещё одна инвалидка, и с места в карьер: «Вчерась дебоширил. И спер на кухне спички». От неё крепко пахло котами, маленькая головка тряслась, круглые очки держались на какой-то веревке. Аля отсыпала ей немного сушек, а она возьми и расплачься, но ябедничать не перестала: «Твой Гришка соседям в ботинки яблочные огрызки подкладывает». Чистый поклеп, потому что Гриша яблоки не ест. Но Аля возражать не стала.

Соседка причитала до самой Гришиной двери. А у Гриши... Стены разрисованы новыми формулами, а на столе фамильный сервиз стоит – остатки прошлой жизни.

Гриша принял Алю холодно, памятуя о телефонном разговоре.

Аля не смогла найти свободной поверхности, чтобы выложить гостинцы, и растыкала их по авоськам, висящим на гвоздях. Гриша немного смягчился. Аля деликатно заметила: «Если тебе нужны спички, скажи. Математикам воровать не пристало. А тем более персональным пенсионерам». Гриша запустил отвлекающий маневр: «Я вот думаю, почему Вера меня отшила? Чем я хуже Боника? Может, не такой сексуальный?». Тьфу, гадость какая! Гриша бывает невыносим. Аля заметила у него негативные изменения: руки ходуном ходят, взгляд в бесконечность. Наверное, опять в стационар угодит. Аля спросила про сервиз, не убрать ли его в шкаф? Гриша мигом оживился: «Нет! Сегодня покупатель придет». Господи! Однажды Гриша уже выменял коллекционные монеты на мотоциклетную коляску. На вопрос, зачем ему нужна коляска без мотоцикла, он ответил, что собирается стать отцом.

Аля немного прибралась, смела пыль даже в труднодоступных местах, выбросила окурки, полила единственный Гришин цветок, которого звали мокрый Ванька. Гриша утверждал, что после Перельмана это самый уважаемый им человек.

К одушевленным предметам Гриша причислял также древний самовар, который был подарен его прабабушке самим Троцким. Факт сомнительный, но Гриша на нем настаивал. И когда у него спрашивали, какое отношение его малограмотная прабабушка, за всю жизнь не переступившая черты оседлости, имела к Троцкому, он напускал на себя загадочность, под которой подразумевалась семейная тайна, разглашению не подлежащая.

Аля хотела приготовить чай, но Гриша запротестовал: «Стол занят, а где его пить? На кухне? Там одни враги». Гриша сегодня не был расположен ни к чаепитию, ни к общению. На прощание Аля ему пригрозила: «Не будешь жрать – сдохнешь! И никогда не станешь отцом». А в коридоре её уже подкарауливала соседка и семенила за ней до самой парадной двери, и всё рассказывала про внучку, которая после школы подалась в бордель, и теперь стыдно «людЯм» в глаза смотреть.

На улице Але казалось, что она пропахла котами и керосином. Хотя причем здесь керосин?

* * *

Муся стала часто пропадать в сарае. Вере это показалось подозрительным, и она решила выяснить, в чем дело. И выяснила – в укромном уголке она обнаружила кладку яиц. Муся, почувствовав, что её разоблачили, тут же прибежала в сарай и уселась на своё сокровище. Конечно, она доверяла Вере, но и материнские обязанности блюла. Но кто же папаша? Подозрение пало на никудышного петуха из двора напротив, сипло кукарекающего и напрочь лишенного петушиного куража. Если это так, то разборчивостью Муся не отличается. Зато появился предлог сходить к Спартаку. Это ведь по его части, не говоря уже о том, что, подув в Мусину гузку, он, возможно, спровоцировал её грехопадение. Но для начала Вера заявилась к Гарпинчихе, хозяйке предполагаемого совратителя. Гарпинчиха сходу разоралась, как будто Вера у неё алименты требует. Не мог её раскрасавец пойти в чужой двор. Зачем? Ему хватает своего гарема, и все такие беленькие, чистенькие и гладенькие. Это она намекала на то, что Муся рядом с её курочками и близко не стояла. А если что и случилось, то только по Мусиной инициативе, сама, дескать, приперлась и напросилась. Какой петух откажется? Мало в жизни таких примеров? Вера пошла в контрнаступление. Станет Муся навязываться этому вялогормональному петьке. Да он даже кукарекает невпопад. И гребешок у него пожеванный, как при авитаминозе. И теперь ещё неизвестно, как такая наследственность повлияет на цыплят. Вера вовремя вспомнила про авитаминоз, и своими аргументами осталась довольна. Но Гарпинчиха не унималась. Это сейчас она пенсионерка, а раньше работала специалистом по крупному рогатому скоту, и не надо ей рассказывать, что такое авитаминоз, и нечего шляться к ней во двор со всякими провокациями.

Вере стало за себя стыдно. Зачем она вообще затеяла эти разборки? Какие черти понесли её к этой крупнорогатой Гарпинчихе? Наверное, в Лапыревке она окончательно одичала. Она поговорит об этом с Мусей, и с Алей тоже.

Вера еле дождалась вечера и пошла к Спартаку со списком вопросов по поводу Мусиного материнства. Спартак пациентку осматривать не стал, но на вопросы, которые его рассмешили, ответил со всей серьезностью. Вера, потупив глаза, пригласила его на голубцы, и была она в этот момент такой трогательной и неуверенной, и такой замечательной, что Спартак не пошел, а побежал.

К голубцам была добавлена холодная водочка, селедка и салат из помидоров. Спартак просто обязан был сделать ответный шаг, тем более что он захмелел – и это добавило ему смелости. Кроме того, после развода прошло уже достаточно времени, и он посчитал возможным наконец разговеться. Вера не возражала.

В самый неподходящий момент возникла Муся, но это придало ситуации остроты и доброй иронии. Оказывается, дверь была настежь открыта, они легкомысленно выпустили это из виду. А если бы зашла не Муся, а, скажем, Гарпинчиха? Тогда пришлось бы узаконить отношения, дабы уважить общественное мнение. Вера и Спартак запили это дело оставшейся водкой и решили пойти в сарай проведать Мусиных будущих цыплят. Кладка, присыпанная мелкими перышками, лежала на мешковине и насчитывала одиннадцать яиц. Вот это да! Мать-героиня. Муся хлопотала вокруг своего семейства, надувала грудку, тревожно кудахтала, озиралась по сторонам, бдела.

У Спартака зазвонил телефон – вызывали на дом к бультерьеру, подозрение на стригущий лишай. Спартак сорвался и поехал, а Вера села вышивать скатерть для Али к её дню рождения. Скатерть не будет перегружена мотивами. По центру Вера вышьет аленький цветочек. И всё. Изящно и со смыслом.

Назавтра Спартак укрепил свои позиции. Принес Вере продукты, сам всё приготовил и остался ночевать. Вера проснулась посреди ночи и не поверила своему счастью. В её жизни всё происходило долго и с трудом, или не происходило вообще. А тут реальный Спартак храпит как у себя дома. Мечты сбываются.

* * *

Гриша выменял сервиз на цинковое корыто. На вопрос «зачем?» ответил как раньше – собирается стать отцом. Его самого когда-то купали в таком корыте. Верный способ вырастить здорового ребенка. Аля позвонила Гришиному врачу, а тот уже в курсе, ему донесли соседи – колобродит, надолго запирается в туалете, устроил на кухне пожар, и подозрительные субъекты к нему ходят, один на днях корыто притащил. Психиатр настаивает на госпитализации. Из родственников у Гриши одна тетка, и та давно выжила из ума. В общем, это социальный случай, и его судьбу будет решать попечительский совет. Аля расплакалась, ей всегда было жалко людей, которые никому не нужны. Понятно, чем дело кончится, пожизненным стационаром. Такой талант пропал, а мог бы быть известным математиком не хуже Перельмана.

Все уже давно забыли или не знали, почему Гриша стал таким. А Аля знает и помнит. Она знает, что происходит с человеком, которого отовсюду гонят. Гегемоны и тут вмешались, а если не они, то их внуки и правнуки. Кухаркино отродье. Гриша им рожей не вышел, не так рожей, как пятой графой в паспорте. Пропади они пропадом, эти серпастые-молоткастые! Ненавижу! Странно, что сам Перельман выжил. Хотя, что это за жизнь...

Поговорить было не с кем, поэтому Аля выложила всё кукле-неваляшке. Она уже, как Вера, разговаривает с предметами. А неваляшку любит за то, что это не кукла, а образец стойкости, сколько её не бей, всё равно поднимется, причем с довольной физиономией.

А тут ещё и Боник пропал. Нет его, и всё! Случайно выяснилось, что у него появилась зазноба, и теперь он живет у неё. Он с ней познакомился на групповой терапии. Слава богу, хоть этот пристроен. Но странно, ведь Боник признает только платонические отношения, может, и зазноба такая же попалась. Если так, то это большая удача.

Звонила Вера. Рассказала про Мусю и туманно намекала на то, что процесс пошел. Неужели? Приглашала в гости. Аля поедет к ней через неделю. Может, к этому времени уже вылупятся цыплята.

Аля подумала, что хватит беспокоиться о друзьях и надо бы навестить отца. Он не знает, что она сбежала из санатория и, конечно, расстроится. Аля купила хорошего вина и поехала в свое родовое гнездо. Дверь открыла Гизела и неподдельно обрадовалась. Она давно сменила духи, и квартира теперь пахла не то диором, не то шанелью. Домашним супом здесь пахло тогда, когда была жива мама. Но Гизела неожиданно повела Алю на кухню, где на большом блюде возвышалась гора пирожков. По какому случаю? А не по какому. Гизела горестно вздохнула и поведала, что карьера закончилась, из театра выперли. Элизу Дулитл и Сильву Вареску играют теперь молодые пронырливые щучки, а пенсионерок отправили на свалку. И что теперь делать? Пироги печь. Отец доволен, а значит и Аля довольна. А где он, кстати? Гизела поникла: «Стал часто уходить. Говорит, что в спортзал. Не завелась ли у него там пассия?».

Але не хватило душевной щедрости, чтобы утешить Гизелу. Эта женщина вторглась в её семью, пусть даже не по своей вине. И в том, что Аля стала такой, она вроде бы тоже не виновата, но виновата всё равно.

Отца Аля не дождалась, Гизела собрала ей на дорогу пирожков, прямо как родная. А у неё, между прочим, собственный сын имеется, оболтус и преферансист, разводит на деньги богатых дамочек, заждавшихся любви, тем и живет. Бедная Гизела, но только не может Аля её полюбить. Никак не может.

* * *

Собакевич сказал Вере, что ждет важных гостей из Испании. Стол надо накрыть по всем правилам, и чтобы обязательно оливье и селедка под шубой. И как бы невзначай бросил: «Прихвати с собой подругу, она тебе поможет, а я хорошо заплачу». На вопрос, сколько заплатит, промолчал. Ну что с Собакевича возьмешь? Но он наверняка имел в виду Алю, и его наигранное безразличие Вере показалось подозрительным. Интуиция у Веры всегда была хорошая, но только тогда, когда дело не касалась её самой. Увы... Вот и сейчас она опасалась, как бы Спартак не сорвался с крючка. Собственно, Вера его на крючок и не насаживала, она так не умеет, она совершенно неспособна к женским уловкам. Спартаку это нравилось. Ему нравилось, что Вера не заводит разговоры издалека, не прощупывает почву, не задает наводящие вопросы. Конечно, он замечал, что у Веры больная психика. Но что такое болезнь, когда речь идет о человеке, с которым тебе легко и уютно? Спартак задался целью – строить отношения и длить ремиссию. Он свяжется с врачами и узнает, как это сделать, но он не отступиться. Вера и не подозревала, что у неё теперь есть такой серьезный покровитель.

Вышивание гладью давалось Вере нелегко, но аленький цветочек для Али был почти готов, Вера и с ним разговаривала, но только на определенные темы – самые интимные. Однажды при таком разговоре она не заметила, как вошел Спартак, а когда заметила, то было уже настолько поздно придумывать хоть какую-то нейтральную версию, что Вера расплакалась и стала просить прощения. Только непонятно, за что. Она выдала себя с головой, Спартаку сразу стало известно о её чувствах и о том, что она разговаривает с вышиванием. Всё рухнуло, он её бросит. Вера не могла произнести ни слова, за неё говорил Спартак: «Мне всё давно известно, ведь ветеринар это тоже врач. Мне важно только одно – ты просто будь! Говори с кем хочешь: с Мусей, с фикусом, с нитками-иголками, но будь! Я и жениться могу, если ты этого хочешь. А не хочешь, то я всё равно не уйду. И не плачь». Чем не объяснение в любви? У Веры высохли слезы, и она пошла греть обед.

* * *

Аля согласилась помочь Вере. Званый ужин обещал быть интересным, но ещё интересней было попасть в логово Алика.

Дом-замок впечатления на Алю не произвел, ей больше понравились растения в саду и сам садовник, усатый дядька в клетчатом фартуке. В гостиной спиной к двери сидела хозяйка. На шум вошедших она оглянулась. Это была Витка Набокина. Старая прошмандовка. Веру она, конечно, не узнала, принужденно улыбнулась и снова уткнулась в глянцевый журнал.

Вера с Алей пошли на кухню. Кухня, больше похожая на операционную, к приготовлению пищи не располагала. Начали с чистки картошки – и понеслось. Работу очень облегчало несметное количество электрических резалок, дробилок, мешалок и взбивалок. Пару раз заглядывала Витка, но не с целью контроля, а от нечего делать. Провозились пять часов. Приехал Собакевич, он же Алик, с гостями. Никакие не испанцы, а русские, работники посольства с женами, раздутыми от ботокса. Вера с Алей засобирались уходить, но хозяйка, она же Витка, закомандовала остаться: «Убирать кто потом будет?».

Решили погулять в саду, пока гости не разойдутся. К вечеру сильно похолодало, и хорошо, что Аля захватила свой малиновый берет. Он ей успел разонравиться, но нашлась сумочка точно такого же цвета – и получился ансамбль. Аля выглядела не хуже посольских жен. А вот и они! Тоже высыпали погулять, а Собакевич руками размахался, территорию показывает, хвастается. К Але с Верой подкатили захмелевшие гости, то есть их мужская половина: «Что за эксплуатация? Почему таких женщин к столу не пригласили? Это дело надо исправить». Великодушные какие. Самый старый и, судя по всему, самый главный, спьяну не разглядевший Алю, заговорил с ней о красоте русских женщин и некрасоте всех остальных женщин. Собакевичу ничего не оставалось, как присоединиться к разговору, и он впервые внимательно посмотрел на Алю и не выдержал её ответного взгляда. Узнал и ужаснулся. И сразу протрезвел, и попытался увести её в сторону, но Аля крепко держала за руку Веру и задала прямой вопрос: «Когда нам заплатят за работу?». Собакевич растерялся, вывернул карманы, из которых посыпались крупные и мелкие купюры, кое-кто из гостей это заметил. Неловкую ситуация сгладила Витка, она позвала Алю и Веру в дом, выдала по конверту и разрешила забрать всю еду, оставшуюся на столе. Самое время высказаться Але, и она высказалась: «Слушай, Витка! И запоминай! Это ты всю жизнь подбирала объедки. Могу себе представить, как ты обрадовалась, когда меня выперли из института. Не узнала меня? Сейчас берет сниму, может, прическу вспомнишь, которой ты всегда пыталась подражать. Так вот, об объедках – подавись ими! А Аликом, я уверена, ты уже давно подавилась. Он всегда был тебе не по зубам. Скажи спасибо своему номенклатурному папаше, который всю жизнь просидел в красном уголке и спускал оттуда директивы. Наверняка это он Алика связал, кляп в рот ему засунул и заставил на тебе жениться. Да ты и сама такая, мозгов учиться не было, так пошла по комсомольской линии. Убожество. Над тобой все смеялись, особенно когда ты вопила, что мировому капитализму наступил конец. Ну и как тебе в роли олигарщицы? Где твои идеалы? Засунула себе в задницу? И объедки свои туда же засунь!».

Аля развернулась и пошла, и потащила за собой совершенно сбитую с толку Веру.

Витка сползла по стенке. С ней началась истерика. На шум прибежали гости, влили ей полстакана водки, раздели и уложили в постель. Распрощались тихо и быстро.

* * *

Пить Алик больше не мог. В дом идти не хотелось, он улегся в гамак и вспомнил, как они когда-то с Алей валялись в гамаке вместе и он порвался. Зачем он это помнит? А ведь он всё помнит. Когда Алю отчислили, то никому из них это не представлялось большой трагедией. Но почему же всё закончилось, и как Витка смогла так ловко воспользоваться ситуацией? Для начала она побежала делать шестимесячную завивку, но такие естественные кудряшки, как у Али, не получились, и Витка стала похожа на буфетчицу. Но она не успокаивалась, села на диету, нахваталась умных слов, работала над осанкой, накупила шмоток у спекулянтки, свела знакомство с диссидентами. При этом она сильно рисковала своей комсомольской репутацией, но на кон было поставлено женское счастье. Бывает так, что количество переходит в качество, об этом очень доходчиво и логично размышлял когда-то преподаватель политэкономии, который был немного влюблен в Алю. Алик даже ревновал. Витка же своего добилась обманным и банальным способом. В общем, поженились по залету, а залет оказался липовым. Пожалуй, это был первый и последний случай, когда Алика развели как последнего лоха. Но этого хватило. Возненавидел. Но Витку не бросил, а потом привык – невкусно, приелось, но и менять что-либо хлопотно. А потом настало мутное и сумасшедшее время. Алик в челноки не подался, он выбрал опасный путь, где убивали. Ему повезло, его не убили, и бабло начало сыпаться проливным дождем. Витка послала нафиг своего папашу с его грёбаными идеалами, а тот бедняга вместе с такими же маразматиками выходил на краснознаменные демонстрации и требовал возврата к марксизму-ленинизму. Он тосковал по своему красному уголку, где было так сытно и надежно. А Витка пошла вразнос. Где она только не пользовала свою платиновую карту, на которой деньги не кончались никогда. Надоели шмотки от кутюр и косметические салоны, так она начала шляться по аукционам и скупать антиквариат. Алик ей как-то заметил, что если она не умерит аппетиты, то он скоро будет побираться по электричкам. И Витка притихла, ещё и потому, что Алик начал ей изменять. Однажды притащил в супружеское ложе венерическую грязь. Витка была вне себя, собиралась подать на развод и уйти к отцу в его хрущевку, но вспомнила про платиновую карту и решила повременить. А там и бизнес в Испании подоспел, где она покупала себе платья а ля фламенко и веера. И что теперь? Теперь одна перекошенная особа, которую она сначала даже не узнала, унизила её и, что самое страшное, была права. За одну минуту расставила всё по своим местам, а главное, определила её место в этой жизни.

Витка проснулась со страшной головной болью, но заставила себя встать. Нашла небольшой чемодан, положила туда две пары трусов и коллекцию вееров, все 245 штук, оставила на столе платиновую карту и ключ, оделась в первое попавшееся и ушла. Поехала к отцу, который с тяжелой деменцией доживал в своей хрущевке.

Алик проснулся в гамаке от холода со словами: «Чтоб я сдох!». И пошел опохмеляться.

Витка на глаза не попадалась, и слава богу. На всякий случай заглянул в её спальню, где давно не бывал, и всё увидел. Надо же... За столько лет он так и не понял, что Витка способна на поступок.

* * *

Аля проснулась рано, Вера ещё спала. Они проговорили до поздней ночи, Вера была потрясена и интересовалась подробностями. Аля же расспрашивала её о Спартаке. Всё это напоминало разговоры русских литературных героинь в ночи при открытом окне и светящейся луне. Аля, однако, давно не прибегала к помощи классической литературы. Сейчас самое время перечитать что-нибудь подходящее к актуальным событиям, и она даже знала что.

Она вышла во двор и обнаружила, что ей нестерпимо хочется домой, такого ещё не было, ведь Аля свой дом не любила. Теперь Алик-Собакевич стал неотъемлемой частью Лапырёвки, такой живописной деревни, где ей всегда было хорошо и спокойно. И всё изменилось. Бежать отсюда. Слава богу, что Вера уже не так одинока. Надолго ли? Как только Аля испугалась этой мысли, так заметила Мусю с целым выводком. Ура! Они, наверное, вчера вечером вылупились, а Аля вместо того, чтобы наблюдать за таинством природы, батрачила на буржуев. Она побежала будить Веру. Теперь надо следить, а то опасность подстерегает на каждом шагу: то кошки, то вороны. У Гарпинчихи есть два кота, такие же непотребные, как её петух и она сама. Своих кур они не трогают, потому что они умные и боятся Гарпинчихи. Спартак подтвердил Алино предположение, что мы мало знаем о животных, то есть мы вообще о них ничего не знаем.

Аля уезжала с тяжелым сердцем. Пригласила Веру со Спартаком через неделю на свой день рождения. Обещали приехать.

По дороге на станцию Аля жадно вдыхала деревенский воздух, как в последний раз.

На станции тоже гуляли куры, только очень грязные. На скамейке сидели беременные цыганки и курили папиросы. В огромной луже валялась бутылка. Женщина в оранжевом жилете тащила два ведра битого кирпича. Из станционного буфета вышли два завшивленных алкаша в драных ватниках. Подобные картины Аля наблюдает здесь всегда, они ей кажутся нереальными, как будто время остановилось или обошло это место стороной.

Алю кто-то окликнул, она быстро повернулась, в ту же секунду понимая, что это Алик. Зачем? О чем говорить? Почти тридцать лет прошло.

Подошел. И тут его прорвало: «Я не буду оправдываться. Я виноват. Наверное, в том, что ты ушла, а я остался. Но уходить всегда легче, чем оставаться. Ты не знала об этом? Вместе с институтом ты бросила меня. Мне так казалось, а ещё мне казалось, что ты меня проверяешь – пойдет за мной или нет? Я не пошел, и это был неправильный выбор. А ещё хуже, что я женился на Витке, а тебе даже не предлагал, всё откладывал, а ведь понимал, что такой как ты не найти. Что у тебя с лицом? Хотя мне всё равно. Я называл тебя японской статуэткой, такой ты и осталась. Как тебе это удалось? Посмотри на меня – толстый бурдюк с гипертонией и артрозом. Но ещё на что-то надеюсь, хочу счастья, хочу любви, хочу стакан воды на старости лет. Видишь, я эгоист. Но я могу и давать. Как оказалось, я совсем не жадный, и Витка этим пользовалась, но это не принесло ей счастья. Хочешь, поедем на Сейшелы? Скажи, что у тебя с лицом? Мне главное знать, не я ли в этом виноват? Но даже если виноват, ты ведь меня простишь? А можем поехать в Карибский круиз? Хочешь? Ты не подумай, я тебя не покупаю, я знаю, что это невозможно».

Подошел поезд, но Алик всё говорил: «У тебя скоро день рождения, 31 сентября, я помню. Я тебя найду, я переверну весь город, но узнаю твой адрес».

Аля вбежала в уже тронувшися поезд и с подножки крикнула: «В сентябре 30 дней!».

* * *

30 сентября пришлось на воскресенье. Аля ждала гостей: Вера со Спартаком и отец с Гизелой. Боник обещал явиться, но он так погряз в новых отношениях, что Аля на него не рассчитывала. Гришу положили в больницу, и Аля говорила с ним по телефону. Он сообщил, что его плохо кормят, а сосед по комнате изводит его разговорами о морали и высоких материях и при этом тырит у него сигареты. Одна медсестра имеет на него виды, слишком низко наклоняется, когда ставит капельницу. Так низко, что крестик, висящий у неё на шее, касается его носа. Сестра ничего себе, при всех делах, а вот кресты он терпеть не может, и теперь у него всё время чешется нос. Попросил лекарство от аллергии, так нарвался на хамство, попросил тетрадь в клеточку, чтобы формулы чертить, так вместо этого дали таблетку, от которой он целый день спал.

Аля найдет подходящие книги и отнесет их Грише, его надо чем-то занять, и тетрадь тоже принесет, и поговорит с врачом, который её знает и потому всерьез не воспримет. Плохо быть сумасшедшей, её не будут слушать точно так же, как и Гришу. Может, Спартака с собой взять?

А вот и он, то есть они. С цветами и подарками. Аля развернула скатерть. Аленький цветочек! Точно такой же, как из детства в иллюстрации к любимой сказке, той самой, что мама ей читала. Цветочек из того времени, когда у Али была семья и был настоящий дом. И только тогда у неё были настоящие дни рождения и настоящие праздники. Все мы стремимся во взрослую жизнь. Зачем? Это Аля проговорила в уме, а вслух сказала: «Ждем папу с Гизелой и садимся за стол».

Они не заставили себя долго ждать. Шубу подарили! Белая норка. В детстве у Али тоже была белая шуба из кролика, покупали на вырост, смешно это выглядело. Однако сейчас раскошелились, откуда такие деньги? Честно сказать, аленькому цветочку Аля обрадовалась больше. Она чувствовала себя неловко. Заметив это, Гизела ускорила разгадку: «Посмотри, что в карманах». В одном кармане Аля обнаружила жемчужные бусы в бархатном футляре, в нем же записка «От папы и Гизелы», вот это уже больше похоже на правду. В другом кармане лежал плотный квадратный конверт. Аля раскрывать его не стала, что-то ей подсказывало, что сейчас этого делать не стоит, а то пропадет аппетит, а на столе холодец, заливная рыба, форшмак и паштет.

Она вспомнила, как её угощали в Оксфорде – ломтик сыра с виноградинкой в качестве декорации, поджаренный хлеб с листиком салата и пирожное, настолько маленькое, что невозможно было разобрать вкуса. Крохоборство редкое, зато сервировка – закачаешься.

Пить без тостов мы не умеем, поэтому Аля услышала в свой адрес много хороших слов. Все быстро захмелели и наелись, и на торт уже ни у кого не оставалось сил. Мы так устроены, не можем распределять свои силы, но ещё хуже, что мы и чувства не умеем распределять. Отдаем всё сразу, а потом попадаем в дурдом.

Гости ушли поздно, но спать Але не хотелось. Она решилась открыть конверт:

«Я же обещал тебя найти. Это оказалось несложно. Твой отец живет всё там же, где жила ты и где я бывал много раз. Прийти к тебе я не решился, а вот с ним встретился. Прошу об одном – не выбрасывай шубу на помойку и не вздумай отдать какой-нибудь бомжихе, а то я тебя знаю. Я продам дом в Лапырёвке и никогда там больше не появлюсь, чтобы не смущать тебя. С днем рожденья!»

* * *

Наступила зима, такая вьюжная и снежная, что люди и дома виделись через молочно-серое марево или не виделись вообще. Электрички ходили плохо, и Аля уже почти два месяца не была у Веры. Несколько коротких телефонных звонков внесли некоторую ясность в её житьё-бытьё. Вышивать она перестала, занялась вязанием, связала Спартаку два свитера и два шарфа. Але связала теплые носки и шаль. Надо бы поехать забрать. Муся ведет себя тихо, в беседы не ввязывается, огрызаться перестала, видно, стареет. Гарпинчиха приходила мириться, засыпала Веру и Мусю комплиментами, слышала в какой-то песне, что это надо делать непременно, потому что жизнь короткая такая, что неровен час сыграешь в ящик и так ничего хорошего никому не скажешь. Кто бы мог подумать, что Гарпинчиха так сложно эмоционально устроена. Собакевич приходил прощаться, снова едет в Испанию, а дом продал какому-то бандюгану из шоу-бизнеса, так что Вера временно не работает. Зато Спартак день и ночь на работе, модно стало иметь кошек и собак, и клиенты, в основном, люди богатые. Есть у него далеко идущие планы – открыть в Лапырёвке приют для животных, а к спонсорству приобщить своих клиентов. Если дело пойдет, Вера будет ему помогать.

Аля выглянула в окно. Метет, но надо пойти к отцу, она обещала, а то он в последнее время хворает, а Гизела совсем растерялась.

Новая шуба в такую зиму оказалась очень кстати. Аля оделась и даже покрутилась перед зеркалом.

Алик стоял у Алиного дома и замерзал. Завтра он уезжает, и он должен её увидеть. Он ждал и надеялся, что, несмотря на погоду, она выйдет. И она вышла, и даже в шубе была похожа на японскую статуэтку. Она быстро удалялась, и снегопад, как густая ширма, все плотней заслонял её точеную фигуру, и силуэт становился почти невидимым и в конце концов совсем слился с белой завесой. И Аля в ней исчезла. Ушла в бесконечность.