КОНТЕКСТЫ # 98




Александр ПРОТАСОВ
/ Киев /

Случай с ангелом



СЛУЧАЙ С АНГЕЛОМ


Немного не так: не случай, а рука ангела. Началось с находки. Большого холста на подрамнике. Для чего я его загрунтовал? Была, видимо, какая-то идея. Да ушла. Без следа. Вот тебе и малюсенькая мастерская, а большой холст затерялся. Холст жил сам по себе, а натюрморт поставил еще раньше. Глиняный, в основном. Керамическая бутылка, кувшинчик мой любимый. Много лет тому назад привез из Грузии. Таких грузинских винных обводов кувшинчик, только маленький. Запомнился тем, что стоил 90 копеек, я дал продавщице рубль, и жду 10 копеек сдачи. Чувствую, что ей неудобно оскорбить мужчину мелкой сдачей. А мне тоже неудобно настаивать на сдаче. Как разошлись, уже не помню. Особенности этносов: у них принято так, а у нас иначе. Рядом поставил сосуд из тыквы-горлянки, прямо как напоминание о Басё. Ещё несколько предметов. А не приспособить ли этот большой холст к этому натюрморту? Натюрморт стоит, холст на мольберте, время идет. Потом появились какие-то морские раковины, и откуда-то возникла мысль, что это будет картина памяти моего друга. Море как раз и было его жизнью. Что-то заставило экспериментировать с грунтом, первая попытка с серебристым и коричневым не удалась, Но как-то утром, при первом взгляде пришла мысль о золотом и медном. Смешивал, красил кистью, потом разглаживал акрил мастихином. Закрасил какой-то треугольник и оставил. Солнце было к закату и осветило холст сбоку, из-за туч. Вот тебе раз! Это же небо с горящим золотом и медью – просто небо над пожаром! Внизу какое-то сгущение света. Огонь, пламя там где-то, далеко. А треугольник вдруг стал перспективой домов. Там, на улице, в городе большой пожар! Осталось только увидеть на этом фоне свой натюрморт. Чем не рука Ангела? Борик погиб на одном страшном и нелепом пожаре.



Раковины на берегу
Вечного моря
Станут когда-то песком.


НИ ПРИБЫЛИ, НИ УБЫЛИ


Надо сказать, что Басё почти всё разложил, что называется, по полочкам, относительно геронтологических наблюдений. Жизнь в преклонном возрасте, полагал он, доставляет радость только тому, кто избавился от забот о прибыли и убыли, забыл о различиях между старостью и юностью и обрёл в душе безмятежный покой.

В его, XVII веке, как он сам писал, «мало, кто доползает до восьмого десятка», сейчас доползших стало больше. Суть от этого не изменилась, но благодаря медицине и прочим факторам, появился некоторый избыток лет, который позволяет исследовать несколько больше, чем удалось Басё, он-то закончил свои путешествия в этом мире в пятьдесят. Правда, сами по себе, мудрости годы никак не добавляют.

Как у любого живущего существа, у человека мир делится на две области: я, мне подобные и внешние силы, природа, космос. Обе они важны и взаимодействуют между собой. Но, как показывают наблюдения, с годами всё больший вес приобретает внешнее. Всё важнее становится погода, климат и просьбы к богам о своём благополучии и здоровье. И всё меньше занимают отношения с себе подобными. И всё реже появляется просьба: Боги, усмирите моих врагов, покарайте моих недругов! И что же это – прибыль или убыль?



Что не пришло, то
Уже не придёт, и нет
Разочарованья.


ТРОПИНКИ


Трудно сказать, какими путями это приходит. Когда начинаю бороться за сон и повторяю себе мысленно: спать, спать… отгоняю какие-то воспоминания, печальные и нерадостные, приходят ко мне тропинки моего детства. В нашем маленьком городке асфальта было всего три дорожки, проезжая дорога была вымощена булыжником, а остальное – песок да железно-твёрдые тропки летом в пойме реки. Поразительно, насколько точно вспоминаются все эти эфемерные, казалось бы, пути, но и почти вечные, потому, что каждый год они воскресали из-под снега. Тот же песок и та же земля. Вечность их определялась вечностью устремлений: от дома к магазину, к почте, к школе. И обратно. Или петляя вдоль меандров речки, от села – к городку, от деревни к деревне. Мне почему-то вспоминаются не дома, а тропки между домами.



Пейзаж. Ему все равно
Вижу его или нет.
Радостное остается.


ШКОЛЫ


Перечитывая баховскую «Чайку по имени Джонатан», как-то по-новому разглядел детали. Каждый возраст имеет свой взгляд. Подумал, если внук будет читать, то может не понять многого, от этого стало досадно. Например, что он почувствует и поймет в том месте, где две жемчужные чайки, прилетевшие Оттуда, говорят Джонатану: «Ты прошел свою школу, которую сам создал для себя, а теперь пора, пора попрощаться с ней и перейти к новой школе». Они не добавили только, что школ этих нескончаемо много. Мне как-то тут сразу представился Иешуа (а может, это был и Мастер), который идет с Понтием Пилатом по дороге некоей высокой школы, и они ведут свой бесконечный разговор. Что есть истина? Наверное, и старость, это тоже новая школа. Может быть, в каком-то смысле – новый полёт.



Чтобы пройти много школ,
Надо отважиться
На первую.


ПРАЗДНИК МЕСТА


Думают, что Хемингуэй написал свой «Праздник, который…» о Париже. О месте, в котором жил, которое полюбил. О домах, погоде и Сене с её мостами. Но это не так. Просто надо ведь быть в каком-то месте. Но написал он о счастливом творчестве. Это о том, как ему работалось, как работалось хорошо. Он был счастлив своей работой. Удивлялся, наверное, такому чуду – как его перо создавало образы людей, не менее живые, чем те, что реально жили там, в Мичигане. Видимо, смена Места была необходима, чтобы внимательно взглянуть на ушедшее уже время. Он был счастлив тем, что, вставая из-за стола, знал, что будет писать завтра. Видимый всем праздник, эти дома, улицы, лавочки Парижа, это все было не более чем вынужденным ожиданием, полустанком перед Завтра. Когда он снова сядет писать, совершенно не задумываясь – зачем? Зачем жизнь? А что город Париж? У каждого свой праздник Места. Иначе не было бы там Мане, Пикассо, Сутина и Модильяни. Впрочем, не они ли праздником для места и были?



Город за мокрым окном
В дожде. Зябкие сумерки.
А вспоминаться будет тепло.


РАСКАЯНИЯ И ПОХВАЛЫ


Мой друг пожаловался на несимметричность одной вещи. Его мучили большие и маленькие раскаяния за разные нехорошие дела, которые он совершил в жизни. И было вполне возможно составить этот неприятный для него список. Они были конкретны, и вина за них была ощутима. Но были же и хорошие дела, а перечень их был какой-то расплывчатый, неосязаемый, неточный. Он помнил свой неприглядный поступок с украденными дружком Генкой у соседа патронами (но он же его, Генку, не выдал!), помнил, как они залезли пацанами на какой-то полузаброшенный военный склад, как он из-за глупого хулиганства чуть не сделал калекой какую-то незнакомую девочку. Помнил какую-то неудачную любовь и свое бегство… Немало накопилось за жизнь маленьких и больших подлых поступков. И он сейчас видел, как они дурны. Но что же хорошие? Что было положить на вторую чашу весов? Хотелось бы уравновесить, более того – превысить эту кучку похожих на тяжелые тёмные камешки горой, пусть даже и не сияющих добродетелью, но благих дел. Но всё было смутно и ни в какую кучу не собиралось. Вспомнил только, как давно, будто в какой-то другой жизни, он сильно переживал за одну девочку, которая заболела, и он ушёл к далекому болоту, нарвал и принес ей большой букет желтых ирисов. И больше ничего не приходило на ум. Он никого не вытащил из пожара, не защитил страну от врагов, правда, несколько раз повезло не взять греха на душу.



Считай свои камни грехов.
О добром
Вспомнят другие


МАЙ ЗЕЛЁНЫЙ


На Змиевых валах в этот холодный и дождливый май было непривычно зелено. Дубы ещё совсем недавно оделись листвой, которая была ювенильно нежной, желто-зелёной. Казалось, что это какие-то парковые композиции, созданные искусной рукой садовника. Но куст бузины на развилке полевых дорог был ещё светлее, какого-то солнечно-зелёного цвета, с шапками белых соцветий. И весело пели сверчки, почти заглушая птиц. Даже сосны, вечные сосны, щеголяли кронами в оторочке новых ярко-зелёных хвоинок.



Ах, как недолго
Радоваться маю.
Смолка скромно цветёт.


ЛЕТО УХОДИТ


Уже август. Какое-то очень поэтическое время. Но в чём его поэзия не очень понятно. Лето и лето, месяц и месяц. Преддверие осени? И что из этого? Уже какое-то не лето, но и март – уже не зима. Но, согласитесь, в августе гораздо больше милой грусти, чем в любой другой поре года. И удивляет, что в августе может быть жарко. Это днём, а ночи уже прохладны, и утро может встретить зябким туманом. Что бывало со мной в августе? Вроде ничего такого особенного и не случалось. Может быть, только в облаках, вечерних облаках всё чаще фиолетовые тени. Как тени под глазами сорокалетней. Тени ещё так невнятны, но уже намёк. На совершенно иное состояние. И природы, и тебя самого. В августе есть какая-то усталость, появляется тяга к созерцательности. И что важнее? Предчувствие смен, от одного к другому и дальше, дальше… Или возникающее ощущение повторяемости всего. Всё было и всё будет, хотя и немножко по-другому.



Вот август. Звёзды
Ярче стали.
В небе холодном.


ЗВЕЗДА


Я проснулся от того, что одно из худых одеял сползло, и я даже немного замёрз. Август, ночи уже холодные. Пришлось встать, разыскивать пропавшее одеяльце. В окно мансарды лился лунный свет. Будто было полнолуние. Я выглянул в окно. Серп луны был не широк, стареющий, в виде буквы С. Но сиял и светил так ярко! Не это поразило, а огромная звезда под ним. Наверное, это была какая-то планета, может Юпитер? Поразительна эта отражённая сила света! Ведь не зеркало же. Звезда или планета? Если не знаешь астрономии, то и не различишь – Венера это или Вега. Почти как люди, один светит сам, другой только отражает. А может выглядеть, как и на небе – совершенно одинаково. А ведь хорошо, правильно отразить, тоже некий талант нужен. Да и звёзд всегда меньше, чем планет: при каждой звезде своя планетная система.



Если в луже отражаются
Звёзды, можно считать
Её частью Галактики?


МУЗЫКА


В доме у меня было несколько музыкальных инструментов. Была скрипка, на которой никто не играл и даже не пытался играть. Но она не раз присутствовала как натурщица в моих натюрмортах. У неё была жёлтая дека, но я всё время уводил её в красное. Была маленькая гитара. Мне купил её отец, когда мне было лет 12. Это был какой-то символ моей связи с его роднёй, поэтому мать невзлюбила этот инструмент, хотя сама когда-то в молодости играла и пела. Была и гитара большая. Она досталась мне как-то не очень справедливо. Мне кто-то её продал, но нашлись не то реальные, не то мнимые хозяева, однако осталась она всё же у меня. Ей много лет. И она тоже стала символом чего-то, что не радовала своими воспоминаниями. Для натюрмортов гитары мало подходили, они были слишком велики. А ещё я хотел научиться на гитаре играть. Давно хотелось.



Настроил гитару
Пара аккордов.
Но музыки нет.


ЖЁЛТЫЙ ТРОЛЛЕЙБУС НА НОЧНОЙ ПЛОЩАДИ


Дверь троллейбуса ещё не закрылась, но эта девочка сорока с небольшим лет уже прошла в его чрево, где был оранжевый, такой городской, такой ночной, и безнадёжный свет, и стало понятно – ожидание закрытия дверей неуместно. Что ему было до этой девочки сорока с небольшим лет? Он просто проводил её с этой не очень удачной и в чём-то печальной встречи, посиделок старых знакомых. В чём же была печаль? Когда-то она ввела его в круг этих людей, общие интересы, литература, искусство. И вот, теперь всё разваливалось, заканчивалось, умирало. Многое в жизни приходило и уходило. Вот, не будет теперь этих встреч, как заканчивались и многие другие. Она уезжает к любимому, надо надеяться, человеку, будет новая жизнь. Потери как-то уравновешиваются приобретениями. Горький вкус этого вечера происходил оттого, что жизнь, как ему казалось, всё чаще напоминала, что пора от радостей находок переходить к грусти потерь. Старого, милого, удобного, привычного. Жёлтый троллейбус прошуршал где-то за спиной. Через несколько дней чувство утраты, досады почти прошло. Остался только тот тёплый, но почему-то болезненный свет. И кто-то уходил, тонкая, высокая, длинноногая фигура.



Ночью потери кажутся нам
Катастрофами, хотя и знаем:
Утро приходит.


ПАМЯТНЫЕ КАРТИНКИ


У меня был друг, скажем так, хороший давний приятель. Коллега. Получилось между нами так, что стал я ему на день рождения дарить свои этюды, картинки всякие, небольшие, но неплохие. Это как-то прижилось, стал перед его днём рождения думать и размышлять, чтобы такое в этот год подарить? Даже другой раз брался и специально делал что-то для этого подарка. Казалось бы – один раз в год, нечасто, а накопилось у него на стенке, целая маленькая галерея. Значит – прошли годы! А так всегда и бывает: время течёт незаметно, только некоторые вешки, знаки и значки остаются каким-то материальным отображением времени. Когда мой друг ушёл на заслуженный отдых, в пенсионную жизнь, в его рабочей комнате так все эти картинки и остались. А я почему-то думал, что ему как-то это чем-то дорого. Что заберёт с собой, домой с работы. Но ведь это было в этой рабочей жизни, а он ушёл в совсем другую, и там дорого другое, и важно что-то иное. Не прихватил же он старенькую лампу или запылённую гортензию с окна, или эти книжки, какие бы важные они ни были на работе. И зачем ему были именно эти вешки времени, и так вешек хватало.



Всё, что дали вы мне,
Мои друзья, не унести с собой.
Простите меня.


БЕССОННИЦА ОДИНОКИХ


Бессонница это, конечно, болезнь, причин у которой множество. Хотя, это еще достоверно не известно, что хуже – расстройство сна или расстройство бодрствования. Проснулся, два часа. Посмотрел в окно, за окном снег, фонари и светло от снега. Вчера вечером было всё черно, значит снег выпал ночью, может быть, в бессоннице виноват снегопад, некоторые не могут спать, когда полная луна. Но снегопад-то я проспал. Потом лежал, обдумывал вяло какие-то неприятные старые, сто раз передуманные мысли, разгонял, как жирных мух, стаю унизительных воспоминаний. Слушал, как сопит во сне жена. Может и у неё бывает бессонница, только никогда не совпадает. Это не совпадает, то не совпадает. Но когда совпадает, это хорошо. Мой друг живёт один, хотя и не в разводе с женой, но один. Жаловался мне, что плохо спит, с перерывами, особенно в городе, где мало дел для активного пенсионера. Встаёт, два часа ночи с половиной. За окном снег, но ещё вчера шёл дождь, и земля была как асфальт, такая же чёрная. Опять ложится, разные мысли, если бы не эти мысли, то можно было бы просто лежать и считать, что спишь. Тихо. Никто не шуршит, никто не сопит, как ребёнок. Никто не спит. Спит, наверное, кот, но кот на даче живёт. Опять мысли, надо поехать кота покормить…



В бессонную ночь падал снег
Надо было полюбоваться.
Утром – дождь, и опять черно.


ДРУГ МИХАЛЕВИЧ


Казалось, что сон ему запомнился, до мелочей, но пришло утро, солнце, и всё ушло, теряются детали. Сон как сон. Он включил воду, подставил под холодную струю руку, и мысленно отпустил сон по какому-то ручейку, который таинственно вытекал из простого крана. Куда вода – туда и сон. Так бабушка учила.

Как всегда – чужой город. Как всегда – поиски. И тут навстречу друг Михалевич. Может быть даже это вокзал, аэропорт. В каком-то капюшоне монашеском, с какими-то цветами. Проснувшись среди серой ночи, он вспомнил, что друг его недавно умер. Но из-за этой самой эпидемии похорон-то и не было, и поминок не было. И прощания не было. Только слова об этом, по телефону. Виртуальные похороны получились. А на самом деле, настоящие. Он подумал, стал вспоминать, не звал ли он его во сне с собой. Было тревожно. Но во сне была надежда, что друг подскажет ему какую-то важную дорогу. Оказалось, потеря дороги, потеря себя в этом городе, в том мире и была главной темой сна. Только что-то сейчас, не так как раньше, друг его был какой-то неуверенный. С этими странными блёклыми цветами, похоже, он сам пришёл неизвестно откуда, и сам не знал куда идти.



Кто знает,
Куда ведут эти сны –
Во вчера или в завтра?


ГАСТРОНОМ ОДИНОЧЕСТВА


Зашёл я в недалёкий, но редко посещаемый магазинчик. Как-то неуютно, будто в командировке, в чужом городе, а может, и в чужой стране. И ассортимент незнакомый, и цены странноватые. Чтобы с пустыми руками не выходить, взял чай на работу (еле выбрал среди незнакомых этикеток), колбасы какой-то. Касса. Передо мной парочка, очень взрослых покупателей. Бутылка водки, две упаковки под плёнкой – печёная картошка четвертинками и куриные ножки жареные, огурчики солёные в пакете. Только в микроволновку поставь и слюнями изойдёшь, пока дождёшься. Хорошо, грамотно подготовились. Какой вечер впереди! Ещё бы квашеной капустки! Заплатил я за свой, не очень нужный чай, да и пошёл домой. В пустую квартиру. Прямо, как будто в командировке. Жена к внукам уехала, аж на десять дней.



В чужом городе, замечали?
Фонари зелёные,
Как сама тоска.


ПОДДЕЛКА


Был один из тех дней осени, которые могут запомниться надолго. Запомниться ничем, никакими деталями, просто день, немного туманный с утра, немного солнечный к полудню. И буйства этих горячих цветов никакого нет. Есть тихое увядание, когда понимаешь Аполлинера: больная прекрасная осень… Странно получилось, поехали на пленэр вдвоём с Вовкой, как будто вспомнили давнее-предавнее время, ещё студенческой жизни. Мы как-то тогда, было лето, расположились на Гончарке, пустые улочки, жаркий день.

– Вы что, городские художники? – спросила одна-единственная дама, бредущая куда-то в сторону Житнего рынка. И ответа ей не надо было никакого.

А сегодня осень, и годы прошли. Неужели мы чему-то научились? Никакие мы не городские художники, да и вообще не художники. Просто сегодня хороший день, а мы рады, что есть ещё желание и силы выбраться на этюды.

Говорить как-то не о чем. Каждый своё малюет, только сюжет один – речка, кусты почти без листвы, дальний лес, который всегда синеет, хоть зимой, хоть летом.

– Ты же Кольку помнишь? – похоже, что мой друг над чем-то размышляет, с желанием поделиться. Глаза смотрят то на этюд, то на натуру.

– Ну, да, правда, давно не видел.

– Вот, не могу решить, грешен я перед ним или наоборот сделал доброе дело.

Молчу, ожидаю. Речка блестит матово, уже как-то очень по-осеннему. Мало что отражает, кроме неба. Не знаю, уж моё ли это личное восприятие пейзажа, а может у всех так, наслаивается на него множество чужих отражений, чужих восприятий. После нескольких картин Фритца Таулова, одного скандинавского художника, которые пришлось увидеть в каких-то музеях, каждая речка, с водоворотом, с матово блестящей живой водой, неизбежно несёт этот отпечаток, отпечаток его способа отражения. Реальный мир и мир отражений.

– Когда он заболел, я время от времени у него бывал, – продолжил Вовка. – Сетовал он, что, вот, накопил холстов, а что с ними делать? Я ему еще сказал, что дарить не надо, мол, подарки не ценят. Давай, говорю, я у тебя одну работу заберу, дочке на день рождения подарю, ей точно вон тот натюрморт понравится. Согласился он и даже накарябал что-то пожелательное на обратной стороне холста фломастером. Натюрморт был крепкий, в каких-то дымчатых фиолетовых тонах. Я ему говорю: «А тут, в левом углу картины явно не хватает подписи, даже и по общей композиции хорошо бы». Он возразил, что нечем написать, красок нет под рукой, да и высохнуть же потом должна. И начал злиться, не надо никаких подписей, суета всё это! Забрал я работу, даже символически что-то за неё заплатил. И всё смотрю на неё и не могу отделаться от мысли, что подписи, действительно не хватает. Вот здесь, в левом углу. Перерисовал я подпись с обратной стороны, а как-то кисть не поднимается на лицевую перенести. Будто я не восстановить справедливость собрался, а что-то украсть. Всё-таки собрался с духом, да и вывел. Не отличить. Только вот не пойму, чего осталось больше – стыда перед автором или жалости, уж год почти из дома не выходит, и никогда, скорее всего, он эту подделанную подпись на своей работе не увидит. И будет висеть картина, и никто знать не будет, что подделка, что это была чужая, хотя и сочувственная рука…

Я ничего не ответил, не знаю, что важнее – законченность композиции или сопереживание? Скажу я вам, писать по чёрному грунту непросто. Особенно дни светлой осени. А я уж по белому и разучился. По чёрному вылезают какие-то тёмные пятнышки, Зато сами собой образуются тёмные обводки, прямо как у Ван Гога.



Старость – изысканный паразит,
Как зелёная омела.
А дерево – умирает.


ОСЕНЬ КАК ИСКУССТВО


Осень, с её светом, тёплым цветом, нет, с богатой мозаикой цвета, её холодом, как время, специально выделенное природой для адаптации к морозу зимы, она вполне вписывается в открытие Иосифа Бродского, который на основе изучения Венеции, то как чайного сервиза, то как водяного существа, лишь ненадолго вышедшего в атмосферу, заключил, что искусство есть избыток того, что не может вместить ни душа, ни глаз, ни мозг. Избыточность, сливки красоты и приводят к идее выражения её в других терминах, в упаковке всего многообразия в один стих, одну картину, один снимок, одну любовь. Только вот объём сливок определяется ещё и объёмом души. Парадокс в том, что, этот избыток всегда неизмеримо больше. Он, вообще, бесконечен. В этой относительной малости реципиента и есть, наверное, его счастье.



Вчера было жёлто, оранжево,
Голубизна. Сегодня лишь
Белое небо. И голые ветки.



Повернутися / Назад
Содержание / Зміст
Далі / Дальше