ПРОЗА # 100




Давид М.
/ Париж /

Опыт душевной вибрации



– У тебя нет сердца! Ты… ты бездушный, – отчаянно прошептала она, ринувшись к выходу.

– Постой, в чём дело?

– Сам знаешь.

Честно говоря, я не знал и решил, что в данном случае, шутка – лейкопластырь дурацкой ссоры. Остроумная и забавная фраза могла бы рассмешить даже слона, но… напрасно старался. Она исчезла, банально хлопнув дверью, разрушив все слова и смыслы. Наверное, научилась у современных политиков – заменять диалог санкциями. Мне кажется, миру так не хватает спокойного, доверительного разговора без всяческих угроз и запугиваний, военных парадов с танками, недавно окрещёнными «Fleur d’Amour» («Цветы любви»). Не дотянули военные эстеты до Бодлера, постеснялись назвать свои стрелялки «Цветами зла».

Некстати о танках. Мне нравится танка – пятистрочная форма японского стиха, не имеющего рифмы. Вернее танка – это короткая лирическая народная песня о том, как Небу нужна вся краса Земли, а мне – справедливость. Беда только в моей независимости, т.е. на Земле пока ещё ничего не зависит от меня. Впрочем, могу сочинить танку:



Ветер, дыша прибоем,
влетает в окно машины,
бездушный и бессердечный
в Данию еду,
чтобы познать тебя.

Чепуха получилась. Прежде всего надо познать себя. В древности мудрецы говорили, что жизнь человека начинается тогда, когда он задаёт себе вопросы: «Кто я? В чём смысл моей жизни? Зачем я живу?» До этого он живёт, как рафинированное животное, или как нерафинированное. Не так важно, что мы не находим ответов на эти вопросы, трагедия в том, что мы их даже не задаём. Мы тщательно продумываем каждую мелочь для создания уюта своего жилья, но, к сожалению, к своей жизни относимся куда безответственней. Практически никто не знает, зачем он живёт, и вопросы на эту тему застают людей врасплох. Я давно уже понял, что если я сам не напишу сценарий собственной жизни, мне напишут его другие. Впрочем, хватит философствовать и снова погружаться в бездарность ссоры. Просто надо вычеркнуть её из памяти и забыть. Легко сказать, но тяжело нести своё одиночество. Может, поэтому странное затеял я путешествие, и за сегодняшний день проехав на автомобиле более тысячи километров, убедился, что цель облегчает страдание. По закону притяжения – то, о чём мы думаем, то мы и притягиваем. В данный момент хочется скорее въехать в Копенгаген и отоспаться.

Прямая светлая дорога вела меня в страну, жители которой считают себя самыми счастливыми в мире. Надо раздобыть датский рецепт блаженства и, подарив Парижу, развеять тайную тоску одиноких, веселящихся людей.

На экране навигатора неожиданно появилась синяя гладь воды, «проглотившая» автомагистраль. Море! Я уже чувствовал его солёное дыхание, а обманное солнце щедро улыбалось мне, совсем забыв про наступивший вечер, отрабатывая, таким образом, свою зимнюю спячку. Чернокрылый «Mercedes» нагло обогнал мой патриотический «Renault». Сдерживая скорость нетерпения, резко затормозил, увидев у обочины дороги крепкого скандинава.

– Иварь, – представился он, втискиваясь на переднее сиденье машины.

К счастью, он оказался не любителем поверхностных путевых разговоров и на мои вопросы отвечал коротко и неясно.

– Я из ослов, – произнёс Иварь без улыбки и умолк.

В моей двадцатипятилетней жизни уже были встречи с упрямыми ослами и тупыми баранами, но чтобы вот так…

На самом деле мой попутчик оказался художником из Осло, и чтобы смягчить неловкое молчание, я забрасывал его незатейливыми вопросами.

– А почему вы живёте в Дании?

– В Норвегии уже есть художник – Эдвард Мунк. Его «Крика» для пятимиллионной страны достаточно.

Мы въехали на мост – необыкновенный мост через море. Впервые видя такое чудо, я распахнул окна автомобиля, впустив внутрь синь и лазурь.

– Красивый запах, – заметил художник.

«Странно, – подумал я, даже аромат он не чувствует, а видит, интересно в каком цвете? А истину? Может, он способен узреть и её? Ведь мы все в поисках потерянной где-то и кем-то истины, которую никто отыскать и нарисовать не может. А по большому счёту – жизнь, по сути, очень простая штука, и человеку нужно приложить немало усилий, чтобы её испортить».

Мы молчали, погружаясь в прозрачную вечность простора. Немыслимая бирюза неба и моря сводила с ума, заставляя верить, что красота спасёт мир. Хотелось бесконечно ехать-лететь между небом и морем, удивляясь гениальности строителей. А я ведь знал толк в мостах, мостиках, во всём, что соединяет берега. Мне казалось, что я не допустил промаха, став инженером. Но сейчас до меня дошло, что самое главное – навести мост над пропастью международных конфликтов, соединять не только страны и континенты, но и сердца людей. Молодость, порыв упоения жизнью наполнили меня вселенской любовью и дивной чистотой, мне показалось, что я готов приступить к строительству моста человечности.

Взглянув на художника, я чуть не рассмеялся, так изменилось выражение его глаз: потеряв глубину и холодность норвежских фьордов, они стали упрямо-доверчивыми, как у маленького ослика.

Быстро мы привыкаем к прекрасному, а при потере огорчаемся, не умея запастись радостью впрок, набить ею все карманы и постепенно черпать из них восторженное ликование жизнью. Настроение моё упало на дно – оплата за проезд оказалась высокой. Несколько таких мостов – и мой бюджет вылетит в трубу.

– Где ночевать будешь? – участливо спросил Иварь.

– Ещё не знаю.

– Диван устроит?

– Вполне.

– Тогда гони ко мне, в Свободный город!

Ему удалось меня удивить. Родившись в столице Франции, я всегда считал, что единственный город, который можно назвать свободным – Париж. Копенгаген – это же королевство сказок, где до сих пор витает дух Ханса Кристиана Андерсена, а на прибрежной скале застыла в задумчивости Русалочка.

Увидев мою растерянность, художник рассмеялся: 

– Ты что, с луны свалился, Christiania тебе о чем-то говорит?

Вот так мы перешли на «ты», потянувшись к простоте и дружелюбию.

– Иварь, искусство жить для меня – это постоянно открывать что-то новое. Сегодня в программе твоя Христиания, при условии, что она близко.

– Не переживай. Это рядом, ведь так называется квартал, находящийся почти в центре Копенгагена, где раньше располагались казармы, но свободолюбивые люди, в сентябре 1971 года захватили освободившуюся от вояк территорию, чтобы жить по-другому – создать самоуправляемое государство.

– Ну, и сколько жителей в этой утопии?

– Около тысячи, но ведь главное – мы экономически самодостаточны, и каждый здесь трудится и отвечает за благополучие всей общины. Мы даже платим налоги Министерству обороны. У нас всё есть: рестораны, кафе, магазины и строгие законы, запрещающие автомобили, воровство, оружие и потребление наркотиков, приносящих вред организму.

– По-твоему, существуют благотворные наркотики, – иронично заметил я.

– Конечно. Стрессосниматель.

– Что это?

– Искусство выжить в этом безумном мире. Прекрати усмехаться, наша идея работает уже 48 лет! Мы поставили точки над «i» и победили.

Иварь с гордостью вытащил из рюкзака маленький флажок красного цвета с тремя жёлтыми точками. Видимо, он уловил на моём лице полное разочарование.

– Ты ничего не понял, – кипятился на полном серьёзе житель Свободного города, защищая эстетику странного знамени.

Мне пришлось с ним согласиться. Кто же сможет разгадать этот ребус? Оказалось, всё просто: в слове Christiania три «i», точки, над которыми стали символами новой жизни. Оригинально, не правда ли? Ведь и Малевич своим «Черным квадратом» поставил жирную точку на старом искусстве, открыв дверь свободному авангарду.

– Стоп! Приехали, – скомандовал Иварь. Притормози тачку – и дальше на своих двоих. Приятно после длительной езды беззаботно расслабиться и полностью положиться на моего нового товарища.

Иварь торжествовал и светился радостью, показывая расписанные фресками-граффити стены Свободного города. С черного фона мне улыбался недурной череп, увитый яркими цветами, на «лбу» которого красовалась надпись «CHRISTIANIA». Растущая у стены трава гармонично вплеталась в композицию. Мы прошли через ворота города. Солнце уже угомонилось, но было волшебно светло от ожерелья китайских разноцветных фонариков. Отчётливо звучала роковая музыка, невольно вызывающая вибрации тела. На террасах кафе царило буйное веселье.

– Это наша главная улица – Пушер-стрит, – объявил норвежец, покупая с лотка какие-то лепёшки.

Быстро проглотив свою порцию, вкуса не почувствовал, но приятный аромат каких-то трав сгладил впечатление. Вскоре моя усталость и сонливость улетучились. Хотелось танцевать, двигаться, перевернуть весь мир. Остановившись у стенда, оформленного в строго выдержанном военном стиле, ошарашенно наблюдал за свободной продажей гашиша и многочисленных аксессуаров для его употребления. Только сейчас до меня дошло, что красивая кружевная травка, растущая на клумбе, не что иное как индийская конопля, т.е. cannabis.

– Ну, хватит столбенеть, ты не на свидании. Ужинать пора. Скорее идём ко мне, познакомлю с друзьями, а завтра взглянешь на мои художества. День выдался утомительный, устал ты, – Иварь пытливо осмотрел меня с головы до ног.

– Вовсе нет. Энергия так и прёт из меня. Хочешь, пробегу стометровку?

– Это дурь прёт из тебя. Ты что, не понимаешь, какую панику ты устроишь своей беготнёй? Все подумают, что снова полицейская облава и рванут в разные стороны, переворачивая столы и ломая ноги. Запомни, здесь категорически запрещено бегать и снимать.

– Неужели девочек снимать нельзя?

– Ну, ты даёшь. Сразу видно, что француз. Мозги по-другому устроены, только бабы в голове. Фильмы нельзя снимать и фотографировать.

«Не так уж и вольно в Свободном городе», – подумал я, входя в жилище художника.

Генетическая память подсказала мне, что с 1970 года здесь ничего не изменилось. Мебель и разные небольшие предметы (Союз нерушимой мебели и стиля) формировали атмосферу той далёкой для меня эпохи. Росписи-обманки на стенах дополняли впечатление. Такие интерьеры не стареют. Мне захотелось на этих стенах написать озорной девиз: «Тряхнём стариной!»

– Как ты думаешь, – обратился ко мне Иварь, я хочу сменить пол.

– Стать женщиной? – удивился я.

– У тебя прекрасное французское чувство юмора, но речь идёт о деревянных полах – белоствольной берёзе, которая бы осветила интерьер. Так мечтаю создать идеальное место, куда можно сбежать от суеты, но не хочется, чтобы квартира выглядела неестественной, как золотой вставной зуб.

– Иварь, у тебя и так страшно красиво. Мне нравятся эти цвета, подымающие настроение.

– Так и было задумано: сила цвета для ярких впечатлений.

Наши эстетические размышления вслух были прерваны приходом его близких людей, которые в беседе оказались недалёкими.

От дуракаваляния, поедая и выпивая всё подряд, разглядывал детали интерьера. Моё внимание привлёк циферблат старых вокзальных часов, на котором, вместо уходящего времени, высвечивались прекрасные лица людей из черно-белых фотографий XX века. Подпись была трогательной: «Друзья, прошу, не уходите навсегда».

Иварь приблизился к моему креслу и протянул самокрутку:

– Держи, это первоклассный стрессосниматель.

Мой организм, с детства привыкший к спорту, впечатлённый первой затяжкой, запротестовал и взбунтовался. Но кто к нему прислушивается? Нам ведь важнее мнение окружающих, чем недовольство печени и лёгких. Пусть душа уже не полна желания, а тело всё в изнеможении, пусть, всё равно, на вопрос моего министерства внутренних органов: «Что происходит?» – отвечаю очередной затяжкой ароматной травы. Ни к чему мне здравомыслящие советы, я же не в стране Советов, а в Свободном городе.

Губительная пауза забытья… Мне кажется, я вышел из себя и наблюдаю за всем со стороны, раскачиваясь на качелях жизни в одинокой муке поиска чего-то главного, вечно ускользающего, как узор калейдоскопа.

Отчаянное пробуждение. Тяжелое и непонятное. Где моё тело, биологическая сущность бытия? Химическая фабрика гормонов и ферментов вышла из строя. В поисках потерянного тела, осторожно шарю глазами по пустой гостиной. В окно с любопытством заглядывает солнце. Горько-терпкий запах кофе драл сухую глотку. Истомлённая голова вросла в спинку кресла, в котором я как сидел вчера, так и уснул.

Появился сердолик художника.

– Ты плохо выглядишь, – констатировал Иварь.

– А ты плохо глядишь. Принеси-ка лучше чашку чая, пожалуйста.

Горячий зелёный чай и холодный душ поставил меня на ноги, но норвежец смотрел на меня с опаской.

– Молодчина, Иварь, что догадался заварить именно зелёный чай.

– Не забывай, что я художник, поэтому и чай подбирал к цвету твоего лица. Кстати, ты ещё помнишь картину Эдварда Мунка «Крик»? Этой ночью ты её озвучил и довольно-таки впечатляюще.

– Я ничего не помню, но если я всех напугал – это твоя вина.

– Ты меня осуждаешь, презираешь, обвиняешь?

– Я не Бог, чтобы быть беспощадным.

– Пойми, мне хотелось освободить тебя от социальных условностей, ненужных вещей и глупых слов, которыми человечество заполнило мир, называя это прогрессом. Разве мы живём? Живём ли мы или теряем время? Или теряем разум, производя оружие.

– Скажи ещё, что теряем рассудок, употребляя наркотики.

– Послушай, юноша, – горячился Иварь, – у тебя шесть чувств, включая чувство юмора, а у меня – тысячи. Гляди! Это не картина, это догадка на пути к открытию истины.

Он вытащил на мой суд внушительных размеров холст. Мрачная абстракция совершенно была не в моём вкусе, а может, и вовсе безвкусная, что-то вроде теней подсознания или глубокого обморока души.

– «Лицо Истины» – торжествующе произнёс автор.

Подойдя вплотную к полотну, я решил проверить, правда ли, что лицом к «Лицу» «Лица» не видно. Неправда. У меня был только один выход – раскланяться и удалиться. В этом случае деликатные слова неуместны, это хуже грубости.

Бродить днём по городу социального эксперимента необычно интересно, и смотреть надо в оба, чтобы не пропустить настенных росписей, оригинальных скульптур и зданий. Остановившись перед огромным деревянным великаном с добрыми руками и прочитав надпись: «Мир в наших руках», задумался: мир-то в наших руках, но что мы с ним сделали… Я не критик и не нытик, но наше отношение к планете напоминает мне глядение мясника в глаза коровы, которая нервно думает, чего сегодня он пожелает на обед: молока или мяса.

Цветастый дом, привлёкший моё внимание, оказался просто магазином, где продавались открытки и картины для туристов. Плакат в революционном стиле гласил: «Повоюем красками! Пусть полем сражений станет искусство!» Для всех желающих «повоевать» лежали листы бумаги, цветные карандаши, пастель. Склонившись над белым чистым листом, я вспомнил первый в жизни снег, когда ещё думал, что небо, раскрыв свои нежные ладони, выпускало белые прохладные лакомства. Мне нравились воздушные ласкания снежинок, весёлых, шаловливых, чистых. Хотелось нырнуть в белую спираль или поваляться на пушистом снежном ковре. Девственность бумаги я испортил подписью: «Первый снег». Взглянув на мою «картину», строгая галерейщица покрутила пальцем у виска и не сдержавшись, пробурчала: «Псих!»

– Психея, – ответил я, умирая со смеху. Не удивительно, что настроение подпрыгнуло к облакам, а уютная тропинка привела меня к озеру. Синим сиянием оно звало меня к себе, а тихая ласка утреннего, ещё не успевшего устать солнца, располагала к купанию, но меня насторожило отсутствие пляжных тел. Может купаться запрещено, как и бегать?

Увидев молодую женщину с зелёными красноречивыми глазами, вежливо спросил:

– А где люди? Травку собирают?

Она удивлённо посмотрела на меня.

– Сегодня день обрезания.

– ?

– Обрезания деревьев, – укоризненно уточнила она, словно проникнув в мои глупые мысли.

Как объяснить ей, что мужчины и женщины – две разные нации, поэтому и мысли у нас разбегаются в разные стороны.

– Хочешь поучаствовать?

– Увольте. В обрезании я не спец.

– Тогда заглянем в ателье. Наша мастерская – единственная в мире.

Так заинтриговать может только женщина, но благодаря ей мне удалось проникнуть в экономическую тайну Христиании. Честно скажу, меня поразила страстность, с которой работали молодые люди. Казалось, они лезли из кожи вон, чтобы как можно лучше соорудить эко-эстетический прицеп к велосипеду, в котором можно отвозить детей в школу, перевозить вещи и даже катать своих любимых… собак. Восхищенный ловкостью их движений и особым светлым выражением лиц, почувствовал, что где-то забилось моё сердце. Если увидите легко катящуюся «люльку», прицепленную к велосипеду, знайте, что создана она замечательными людьми Свободного города.

Мне даже взгрустнулось, когда, увидев надпись: «Выход в зону евро», я шагнул в обычную жизнь Копенгагена, совсем забыв, что датчане самые счастливые жители Земли. Вскоре они напомнили об этом самым удивительным образом: громким смехом и поцелуями у фонтана «Аисты».

– Что за карнавал жизни, – обратился я к молодожёнам, одетым в близнецовские майки в красных сердечках.

– Традиция такая, – объяснили мне «сердечники».

– Какая?

– Если мужчина и женщина поцелуются на этом месте, то сохранят любовь и счастье на всю жизнь.

– А при чём здесь аисты с фонтанирующими лягушками?

– Влюблённые видят только друг друга, а тот, кто наблюдает за бронзовыми лягушками, далёк от любви.

Поблагодарив их за «сердечный» ответ, ещё раз окинул взглядом любвеобильный фонтан и улыбнувшись аистам, приносящим «kinder-surprise», бесцельно зашагал по пешеходной улице. Элегантная дама, заметив мою нерешительность, попросту заграбастав меня, проговорила: – Я знаю, что вы ищете. Затем подвела меня к витрине ювелирного магазина.

– Смотрите, этот маленький золотой паровозик 19-го века тянет по железной дороге вагончики, нагруженные рубинами, изумрудами, сапфирами и алмазами. Вы слышите, как бойко он свистит, выпуская пар?

– Слышу и удивляюсь, как его до сих пор самого не свистнули!

Она явно знала толк в шутках и по-детски аппетитно рассмеялась. Тогда я понял, что счастье в Дании вливается с рождением, естественно, как день в ночь. Когда я путешествую, слова благодарности стараюсь произносить на языке страны, показывая уважение к её культуре. Я знал, что «спасибо» по-датски «так», а вот большое «так» то как? Пришлось выложить ей все слова, которые Петр I привёз в Россию из Дании: апельсин, анекдот, рутина, талерка, ставшая тарелкой и т.д.

С трудом отыскав свою потрёпанную тачку, первым делом очистил её от рекламы, текст которой бросался в глаза: «Не взрослейте, это – ловушка! Велосипед спасёт тебя и мир от старения. Крути педали, если ты даже стар или SUPERстар!»

Призыв развеселил меня и растрогал до невозможности… бросить мой «Renault» и крутить педали. Это замечательно, что в Копенгагене велосипедисты доминируют над автомобилистами, и правильно делают, но при чём здесь я – двадцатипятилетний шалопай, желающий побыстрее домчаться в Хельсингёр, замок Гамлета – Кронборг.

«Бить или не бить», – пронеслось в голове при виде странного типа, прислонившегося к дверце «Renault» и неодобрительно бросавшего косяки в мою сторону.

«Попробую стать дипломатом», – подумал я, устремив свой взор в потолок небесный, где солнце, ослепив и покорив собой небо, вывернуло его наизнанку, заново залив совершенной лучезарностью.

– Как высказать эту красоту? Как овладеть языком цвета и радости? – обратился я к незнакомцу, который тут же расслабился, добродушно улыбнувшись, шагнул вперёд и с искренним любопытством уставился в высь.

В единый миг моё тело скользнуло в автомобиль, но выхлопные гады (газы) испортили весь шик дня.

– Как вам не стыдно отравлять природу, а ещё и француз, – убийственно прокричал «зелёный».

Удивительно, но я не сгорел от стыда. Может, плохо нас учили в школе или, растеряв в компьютерном веке инстинкт самосохранения, мы мчимся на сияющих тачках навстречу зияющей экологической катастрофе, не обращая внимания на стоны Земли.

Вдали показались золотые шпили замка Кронборг, но не было радости встречи. А ведь давно мечтал пройтись по следам принца Датского, подняться на бастион, где холодной ночью Гамлет встретил призрак отца, войти в покои королевы, где случайно был убит спрятавшийся за висящими на стенах коврами отец Офелии – Полоний. Досадно, что именно здесь всё показалось ненужно глупым. Подогревая своё воображение, представил Гамлета современным крутым парнем с мобильником в кармане и автоматом Калашникова в руках, гоняющимся по замку за убийцей отца, но залежавшаяся, зачерствевшая мечта не возрождалась. Почему-то потянуло в тёмные и влажные коридоры казематов. Наверное, я был их единственным посетителем, поэтому даже обрадовался, наткнувшись в полумраке на каменного воина Хельгера Датского, опирающегося на свой меч и дремлющего в ожидании звуков боевого горна. Трудна была служба простого солдата, в обязанности которого входили не только война, но и мир, вплоть до собирания нежных цветов для королевского стола. Наградой служил древний напиток: на каждого датского воина выдавалось 8 литров пива в день! «Пить или не пить», – выбора не было, ибо «сухой» закон строго запрещал употребление H2O, дабы холера не победила доблестную датскую армию.

Вот такой чепухой развлекал самого себя, пока не сработал рефлекс собаки Павлова: в замке Гамлета поэзия Шекспира, взявшая на себя бремя истории, непроизвольно лезла в голову. Куда было деться от известного монолога Принца Датского и что делать, чтобы не погибли замыслы от долгих отлагательств? Подстёгивая себя несмирением судьбе и финансовой реальности (денег кот наплакал), принял непутёвое решение пути – вернуться в Париж через фьорды Норвегии, таким образом осуществив давнишнюю мечту. Жизнеутверждающим был и диагноз навигатора, определивший расстояние до столицы Норвегии, менее шестисот километров. Если повезет, переночую в Осло. «Что значит, повезет», – подумал я, руль в моих руках, а «Renault» довезёт наверняка. Полный вперёд.

Сумерки… День и вечер слились в прощальном поцелуе. Чувствуете ли вы в это время какое-то освобождение и вхождение в новый мир таинственных теней и звуков? Мне кажется, что именно сумерки напоют мелодию моей жизни, и мне останется только сыграть её.

Абрикос луны ритуально превратился в золотой колобок. Тёмный беспредел ночи утомлял до предела. Невозможно избежать обольщения сном, но надо дотянуть хотя бы до заправки.

Дотянул. Слов не было. Электрошок.

Пересчитал ещё раз – пятьдесят! Ровно столько было электрокормушек для экологических автомобилей с элегантными линиями, питающимися только направленным движением электронов, т.е. электричеством. Это совершенно справедливо, что имя гения XX века, сербского ученого Никола Тесла, мечтавшего изменить путь человеческой цивилизации, присвоено этим электрокрасавицам, но если бы он знал, как дорого обладать ими. С жалостью окинув взглядом верный «Renault», ставший вдруг жалким пережитком прошлого, вошёл в уютное помещение с удобными креслами и диванами, где расслаблялись счастливые владельцы «Тесла». Перспектива провести ещё одну ночь не в горизонтальном положении меня не прельщала, поэтому решил блеснуть оригинальностью: снял обувь и с чувством растянулся на кожаном диване, укрывшись от удивлённых взглядов старой курткой с блеклой надписью «PARIS. SACRE COEUR».

Яркое солнце погасило последние крупинки звёздочек. Я вышел в необъятность мира и утра. Божественное ощущение юности, прелесть радостного обещания дня. Задира ветер свистел в могучих кронах деревьев, и мне нравилось таинство звуков многоликой природы.

При свете дня вдруг бросилась в глаза оригинальная крыша, покрытая дёрном с цветущей сочной травой, своего рода – естественной изоляцией. Потом такие биопокрытия будут встречаться на каждом шагу, а сейчас под травяным козырьком заметил единственную бензоколонку. «Какая везуха», – подумал я, но тут же почувствовал тревожную пустоту, чего-то не хватало. Оглянувшись вокруг да около, нигде не приметил мой немытый «Renault». Неужели выбросили на помойку? Нет, этого не может быть, – подсказывало чутьё. Радость в каждом шаге улетучивалась, и еле волоча ноги, направился с расспросами к «живодёру», торгующему оленьими рогами, шкурами и забавными троллями, чем-то смахивающими на хозяина. Недостатки своей внешности продавец сполна компенсировал широкой улыбкой, являющийся для меня условным знаком, своего рода скрипичным ключом, без которого не звучит музыка сердца. Подойдя ближе, сообразил, что колёса «Renault» выглядывают из-под оленьих мехов. Наверное, на лице моём отразилось детское выражение найденного счастья. Моё радостное приветствие произвело квантовый эффект, утонув в его ухмылке и агрессивном монологе.

– Какого чёрта ты поставил этот гроб на колёсиках на моё законное место? Я не собираюсь всю жизнь использовать твой драндулет вместо прилавка. Ах, эта тачка ещё передвигается. Да что ты говоришь, прямо из Парижа? Ну, был я в вашем вонючем городе, познакомился с французской демагогией. Вы же демонстрируете миру самый преступный пример, обогревая зимой открытые террасы кафе, топя дровами мраморные камины, и при этом трубите на всю планету о глобальном потеплении. Вы – экономически грешны, зарабатывая на своём искусстве жить, т.е. есть и пить, а о природе забыть, совершенно забыв, что Земля у нас одна. Мне было жутко ходить по каменным ловушкам улиц без цветов и деревьев, где не было ни души, только тела, одетые скучно и однообразно. Вот тогда я понял, вернее, почувствовал на собственной шкуре, что Париж, современный Париж, если увидеть, то можно умереть.

Он меня достал больно и обидно. Родившись в Париже и став его частью, я любил этот город и был готов постоять за него. Связав в узел нервы, сжал кулаки. Даже ветер стих и испуганно лёг у ног. Шагнув вперёд и взяв оленьи рога, решил нацепить их на голову «шкурнику» и сказать что-то остроумное, ведь убивают не ненавистью, а смехом. К сожалению, в английском языке отсутствует резвость и живость французского, и некоторые шутки становятся глупыми, если их облечь в слова. Видимо, мой вид был настолько устрашающим, что «тролль» быстренько стал сворачивать свою лавочку, а потом, к моему удивлению, сверкнув озерцами света в глазах, миролюбиво пробурчал:

– Извини за издержки хорошего воспитания. Наверное, никому не нужно моё душевное и сердечное расточительство. Как неблагодарен путь по спасению человечества.

В его улыбке было сочетание несочетаемого, и я слушал историю, длиною в жизнь, рассказанную им, еще долго. Наверное, меня засосала опасная трясина доброты. Открыв багажник, разделил на двоих оставшийся парижский багет, и мы, как ни в чём не бывало, захрустели сухариками. В свою очередь, норвежец предложил мне какое-то аппетитное ублаженье, но моя гордость была сильнее голода. Он, конечно, не понял, что дать, намного легче, чем брать. Захлопнув дверцу «Renault», я захлопнул возможность дальнейшего диалога, а жаль, ведь в букете его слов чувствовались не только шипы, но и удивительная правда наблюдательного человека. Меня поразило его невиданное до сих пор отношение к жизни. «Запомни, – говорил он, – Осло – это не город, это образ жизни».

Прощание наше испортили неизбежные выхлопные «гады». Вдогонку я получил нагоняй:

– На этой гадости больше в Норвегию не приезжай, иначе превратишься в злого тролля. Ты меня слышишь?

– Слышу, слышу. Это моё последнее танго.

– Какое манго? Сейчас сезон клубники.

«Странно, – подумал я, – у нас в магазине круглый год клубника, а у них только сейчас».

Несмотря на пресыщенную усталость и ненасыщенность желудка, я с любопытством устремился в центр Осло, оставив тачку при въезде в город.

Их знаменитая пешеходная тусовка Karl Johans утопала в фонтанах, цветах и музыке. Лакомиться незнакомыми мелодиями – моё удовольствие. Звуки арфы зазывали прохожих, приглашая всех в музыкальное путешествие. Юная арфистка была бледна и взволнована, что так несвойственно уличным музыкантам. Казалось, что её душа бодается с повседневностью. Я искал её глаза, но поймал растерянный взгляд, и так захотелось поддержать девчонку, придать уверенности в себе и своём таланте, что я пошел на преступление. Плохо разбираясь в ботанике, все растения делились для меня на две категории: розы и остальные цветы. Выбрав, а потом и вырвав из клумбы жёлто-оранжевое чудо природы, я подарил ей.

Вместо смущения, на её лице отразилось удивление, смешанное с любопытством.

– Как вы узнали моё имя?

Я всегда был в восторге от женской логики и выходил из сложных ситуаций просто, зная, что женщины предпочитают сами отвечать на свои же вопросы, получая желаемые ответы. Так и сейчас, бледность девушки расцвела румянцем, и она продолжила:

– Меня зовут Capucine, как и этот цветок.

Мне пришлось поспешить ей на выручку, и чтобы более не смущать девчушку у прохожих на виду, подкинул ей клёвую фразу:

– Характер – это власть над самим собой, талант – власть над другими. Продолжайте властвовать!

Ей было так хорошо, как может быть только во сне.

– А можно полюбопытствовать, кто это сказал?

– Сегодня – я.

Вслед мне трогательно пела арфа.

Мою беспечность захлестнуло дурацкое чувство голода. «Ещё не вечер», – уговаривал я бессовестный желудок. Выжав последнюю каплю воды из бутылки, лёгкий и ничем не обременённый бездельник, я засмотрелся на электрического робота-газонокосилку. Он передвигался легко и бесшумно, «поедая» на своём пути, траву, напоминая армейского парикмахера, превращающего головы новобранцев в биллиардные шары.

Любознательность остановила меня возле группы туристов, и мне удалось подслушать экскурсовода: «…после пожара 1624 года Осло был отстроен заново королём Дании Христианом IV. В его честь, на протяжении трёхсот лет, город носил имя Christiania».

«Круто», – подумал я, ехал в Осло, а очутился снова в Христиании. Жаль, Иваря нет рядом, любителя подтрунить надо мной и произносить поучительные фразы, вроде: «искусству, как и жизни, надо отдаваться полностью, иначе пройдут мимо». Мне наплевать на красивости выражений, ведь я уловил неуловимое, что самое удивительное в жизни – эта сама жизнь, несущая сногсшибательные сюрпризы и вечную насмешку над нашими планами.

Гид продолжал утомлять публику: «…дворец 19 века, где и в настоящее время проживает королевская семья. Торжественная церемония смены караула под звуки военного оркестра проходит один раз в день, и вы на неё уже опоздали», – как-то злорадно произнёс он, отпугнув большую часть слушателей. Меня это не впечатлило, и я продолжал слушать: «…скульптура самого известного норвежского актёра, танцовщика и хореографа Per Aabel. Он прожил долгую жизнь в 97 лет, сохранив гордую осанку, запомнившуюся зрителям в роли Jean de France. Отец актёра учился танцу в Русском балете Дягилева и передал сыну все секреты русского актёрского мастерства».

Поспешив «познакомиться» с актёром, сыгравшим комедийную роль норвежца, покорённого Парижем до такой степени, что, перечеркнув прошлое, он назвался Jean de France. Тут же вспомнилась недавняя стычка с продавцом «рогов и копыт», жестоко распинавшего мой Париж, а сейчас, в центре Осло, словно реванш, блистают золотом слова Jean de France! Наверное, с голодухи глупое чувство национальной гордости так шибануло в голову, что я победоносно огляделся вокруг. Никого. Только одинокой оглоблей стоял черноволосый мальчуган, на шее которого синел оберег «вырви глаз». Этот талисман моментально погрузил меня в ликующий мир детства – Стамбул, где наша семья прожила несколько лет, а мне было в то время приблизительно столько же годков, как этому мальчонке.

В нашем классе французской начальной школы, расположенной на берегу Босфора, училось несколько турецких детей, с которыми я быстро подружился. Их родители рвали меня на части, приглашая постоянно в гости, надеясь, что француз внесёт в дом европейские традиции и язык Мольера. Скажу сразу – надежды не оправдались, наоборот, бойко заговорив по-турецки, я с шаловливым удовольствием «играл словами», такими как «дурак» – остановка автобуса, или «бардак» – стакан, вызывая хохот моих новых друзей. Мне запомнились турецкие ковры, вкусные блюда с непривычным ароматом, голубые вазы, и в каждой квартире у входа – синий счастливый глаз из стеклянной пасты. Такие талисманы в форме глаза предохраняют от сглаза, негативной энергии, лести, зависти – короче, несут удачу и счастье. Их, как амулеты, носят на шее, в кольцах, браслетах, цепляют на сумки и чемоданы. Французы, клюнув на синеглазое счастье, называли его между собой «вырви глаз». Но меня впечатлил талисман-великан на мощной груди продавца семитов, который ловко неся на голове поднос с горкой горячих бубликов, громогласно оповещал весь квартал: «Семит, Семи-и-т». Этими вкусными семитами я лакомился каждый день, удивляясь, что в мире до сих пор существуют антисемиты.

Подойдя к мальчишке с турецким счастливым глазом, увидел несчастные глаза, полные слёз. По-английски он не говорил, по-норвежски я знал только «спасибо». Выжимая из памяти забытые турецкие фразы, мне пришлось сесть за руль машины времени и на всей скорости вломиться в детство.

– Мне семь лет, – непроизвольно произнёс я по-турецки.

Мальчуган от неожиданности вытаращился на меня, но потом улыбнувшись, представился:

– Кемаль. Мне скоро будет восемь.

Общий язык был найден. Воспоминания детства спасают человека.

У родителей Кемаля, владельцев турецкого ресторана, не было другой возможности, как брать сынишку с собой на работу. Такие каникулы мальчику так осточертели, что сегодня он сбежал, исполнив свою мечту – посмотреть смену королевского караула, проходящую со всей пышностью военных выкрутасов. Впечатлённый зрелищем, Кемаль позабыл обо всём на свете, включая обратную дорогу домой.

– Не горюй. С таким амулетом мы быстро отыщем твоих родителей – успокоил я ребёнка.

Вскоре состоялось «возвращение блудного сына». После восклицаний, объятий и слёз меня, как почётного гостя, усадили за стол и всячески угождали. Соблюдая предельную уважительность и помпезность, я отдал должное многоголосью турецкой кухни. Рубашка моя трещала под натиском всевозможных блюд, но я не сдавался. У мамы Кемаля был особый дар незаметно приносить радость – восточную сладость, напомнившую мне стамбульское детство.

Иррациональное тепло разлилось в сердце, а может, душе? Хотелось спасти мир своей любовью, и я понял, что все люди – единая семья. Но я человек, и сонное состояние мне не чуждо. Мой поиск предназначения закончился на синей тахте в комнате отдыха Кемаля. Скользнув взглядом по настенным часам, запрограммировал пробуждение через тридцать минут. «Надо и честь знать», – подумал я.

Яркий запах чеснока и укропа помог мне принять вертикальное положение. Взглянув на тик-так, глазам не поверил, хотя знал, что часы могут идти, даже когда стоят или висят, но чтобы так… Неужели я проспал тринадцать часов! Наскоро умывшись, распахнул окно. Через прозрачную стену ливня реальность казалась фантастической, а на сердце моём – покой, доброжелательность, умиротворённость.

Кемаль, весь радостный, снова потянул меня к столу. Удивительная чуткость и деликатность этой семьи, отношение ко мне, как к родному, остались навсегда в моём сердце.

Серебро дождя сменилось золотом солнца. Пора взяться за ум, вернее за руль – до Бергена колесить ещё 460 километров.

– Светлой дороги, брат, – грустно прошептал Кемаль, протягивая мне синий талисман.

Народное поверье утверждает, что счастливый глаз «работает» только тогда, когда его дарит чистый, добрый человек, а ещё лучше – ребёнок. Проницательный мальчишеский взгляд застиг меня врасплох. Порой мы стыдимся прилива наших чувств, невольных слёз, а по большому счету – стыдиться надо отлива.

Современный человек дорогу (а ПУТЬ?) не выбирает, отдавшись полностью власти навигатора. Так и я, «отдавшись», еду по какой-то пустынной разбитной, вернее, разбитой трассе, по которой, видимо, прогулялись пьяные слоны, оставив глубокие следы, заполненные дождевой водой. «Renault» негодовал. Заметив у въезда в посёлок зелёные почтовые ящики под навесом, остановился поприветствовать почтальона-велосипедиста и похвалить за умную придумку: вместо того, чтобы шастать из дома в дом, служащий почты разом освобождается от немногочисленных писем и газет, продолжив «прогулку» на велике к следующей деревне. Миролюбивый пейзаж и блаженность дня я нарушил дурацкой шуткой о пьяных слонах и получил в ответ свирепый взгляд и античеловеческую фразу:

– Самый большой враг природы – человек!

Может, он и прав, но что делать? Существует много разных дипломатий для прикрытия проблем и лишь легкомысленные вещи серьёзно обсуждаются, а серьёзные – легкомысленно.

Берген встретил меня праздником – заканчивался фестиваль парусников, привлёкший любителей и знатоков из многих стран. Было на что посмотреть. Даже небо меня удивило. Оно казалось больше, чем где-либо – широкое, без горизонта, тянущееся до конца света трепещущими парусами. Ко мне пришло доверчивое, распахнутое удивление красотой. В бесконечные просторы моря уходил величавый фрегат. «Это же «Штандартъ Петра Великого»», – невольно вырвалось у меня.

– Ошибаетесь, молодой человек, – произнёс стоящий рядом зануда мужского рода.

– Читайте, что написано на борту, если вы знаете русский.

– Я историк, а не полиглот, и перед вами современная копия «Штандарта».

Этот «не полиглот» достал меня своими очевидными подробностями. Может, сообщить ему, что слово «история» в переводе с греческого, означает «анкета», словно для него созданное – господин Анкета.

– Спасибо, что вы доказали очевидное и вероятное. А как вы думаете, чем отличается Пётр Первый от современных государей? – спросил я историка.

– Ростом! – победоносно улыбнулся он.

– Чувством юмора. Представьте себе – театр. Знатная публика с нетерпение ждёт начало спектакля. Появляется царь и звучит музыка. После увертюры подымается занавес, на белой стене хорошо освещенной сцены, крупными буквами написано: «Первое апреля!» Занавес опускается. Вы можете представить, как зрители возмущались дерзкой шуткой, а Пётр Великий, рассмеявшись, сказал: «Вот вольность комедиантов». Теперь вернёмся в наше время и подбросим этот розыгрыш главам государств ведущих стран мира.

– Могу представить их лица. Ха-ха-ха.

Смех развеял нашу неприязнь, а занудность историка растаяла от турецких вкусняшек, подаренных родителями Кемаля. Нахальный праздничный шум и лукум помогли справиться с внутренней неловкостью и глубже узнать собеседника, показавшегося мне зрителем собственной жизни. При прощании историк предложил мне адрес бесплатной ночёвки в живописной местности по дороге к Гейрангер-фьорд. Соблазнительное условие сна – сбор клубники, показался мне забавным и вкусным пустяком. Включив погромче музыку и приказав железным коням «Renault» чуть помедленнее, направился в клубничную даль. Музыка Эдварда Грига была встряской для всех органов чувств. Её свежесть, пропитанная норвежской природой, духом народности, самобытность, дошла до меня именно здесь, в этом густом первозданном лесу. Огромные деревья, как добрые великаны, приветствовали меня, и я не заметил, как очутился вдруг перед указателем: «Дом-музей Э. Грига». Неправдоподобная правда! Дом в викторианском стиле был закрыт, но можно было пройти через сад к скале, где похоронены Эдвард и Нина Григ. Где-то звонили колокола, не нуждаясь в слушателях. Спускаясь к музыкальной хижине композитора, где он творил, скрываясь от посетителей, поприветствовал бронзового Грига, выполненного в натуральную величину – 1 м 53 см. При таком изяществе тела он обладал крутым характером и вопреки всем запретам женился на своей двоюродной сестре Нине, а будучи в Париже, Эдвард Григ наотрез отказался играть, отменив все концерты, возмущенный делом Дрейфуса.

Выйдя на берег озера, я присел на скамью. Тишина. Вода в обрамлении сосен и небесная бездна. Я люблю это слово – без дна. Казалось, здесь ничего не изменилось, только расстояние стало более узким между григовской музыкой и мной. Неподвижность воды создавала гипноз покоя. Этот отдых был так нужен моей усталости. Происходящее приобрело вдруг прошлое и будущее, всю глубину, время остановилось, слушая музыку Грига. Как ясно и светло смотреть в какое-то никуда, захлебнувшись в этом просторе, найдя мелодии нить и жить утро своей юности.

Маленькая тучка, портящая синеву неба, разрыдалась, расстроилась мелкими слезами дождя, которые в лучах солнца, засияли радугой. Ну, как въехать на автомобиле в эту радужную арку, не вспугнув гармонии? Мы думаем, что знаем, как управлять вселенной, мы даже взыскательны к ней, но всякий раз она доказывает нам свою вечную вольность.

Лес внезапно иссяк, уступив место клубничным полям. На самом деле, парижанину трудно было определить культуру этих земель, просто догадался, увидев у дороги продающиеся ягоды. В беседке-киоске, украшенном со всеми прихотями норвежского вкуса, юная румянощёкая «клубничница» с чистой зеленью глаз старательно пыталась привязать традиционного мохнатого тролля к резному навесу. Мгновенно оценив преимущества моего почти двухметрового роста, смеясь, сказала:

– Повесь, пожалуйста.

– Тебя?

– Нет, его, – с размашистым жизнелюбием и смешливостью в глазах ответила девушка.

Выполняя просьбу, взглядом перебираю её черты – хороша чертовка с чёрным морем волос. Густой волной исходил шарм молодой дерзости, мощной струёй била первая женственность. Упоительно пахло клубникой, а вкус её не имел ничего общего с тем «натюрмортом», который я покупал в Париже. Суровая тётя, появившаяся внезапно, прервала завтрак на траве и, выслушав мою просьбу о ночлеге, коротко ответила:

– Двадцать килограммов.

– Многовато, столько мне не съесть, – ответил я шуткой.

Тётка была непробиваемой.

– Есть запрещено. Собирать надо, аккуратно. Идем.

Под хохот племянницы меня вывели на плантацию. Скинув майку и удивив вечернее солнце бледностью своего тела, я старался, как мог, но ароматные спелые клубнички сами просились в рот, а тара, выданная тётушкой, оставалась полупустой. Безмятежность души нарушилась неприличным урчанием в животе, болью в спине и онемением ног. «Неужели появление квантовой механики не повлияло на механизм сбора клубники», – думал я, бросив на чашу весов мой утомительный труд. Я никогда не верил в судьбу, считая, что всё в наших руках, но в этот вечер я перестал верить весам: то, что они показывали – было насмешкой. Девушка сочувственно, но со смешинками в голосе вынесла приговор:

– Ты слишком большой… для этой работы.

– Ты имеешь в виду, большой балбес? Можешь звать меня просто Филя. Она захлебнулась собственным смехом.

– С твоими бицепсами лучше идти грузить готовую продукцию.

Я остервенело грузил. Солнцу стало жаль меня, и оно поспешно скрылось на западе. Свой сон я честно заработал и подумал, что могу сделать доброе дело всем страдающим бессонницей – подарить клубничный адресок.

Утром небо плакало дождём, отдавая земле грусть и печаль одиночества. Слышалась песня клубничницы. Она пела мечтательно, с девичьим томлением о чём-то невыразимом и в то же время, полном радости жизни. Здесь я забыл груз взрослости, колючки бытовых проблем. Уже давно мне хотелось увидеть мир, вернее, взглянуть миру в глаза, но нужен был внешний щелчок, подтолкнувший к действию. Все мы, в основном, живём в замкнутом, хорошо организованном пространстве, порой не замечая звёздного неба, не зная, как зовут соседей, забывая дни рождения близких. У нас множество разных глупых страхов, мы существуем в комфорте нелепостей, происходящих от ошибочного восприятия вещей. Мы впитываем в подсознание особый тип потребительского мышления, и вышибить его не так уж просто. Здесь, соприкоснувшись с природой, произошло очищение и прозрение, что жить мы должны как дети, в мире доверия, не боясь быть несовершенными. Ощущение счастья без всякой видимой причины охватило меня, и что-то радостно замурлыкало внутри.

Небеса выделывали чудеса света и тени. На крутом отрезке дорожного серпантина внезапно засиявшее солнце опасно слепило глаза. Этот узкий поворот на краю пропасти не для слабонервных, а мне адреналиново хорошо продолжать головокружительный подъём по дороге «Орлов». Со скал, парящих в поднебесье, открывается невероятный вид на уникальную реальность Гейрангер-фьорда. По жилам протекла синева неба. Невыразимо я люблю всё, что вижу: ленту яркой сине-фиалковой воды, обрамлённой высокими заснеженными горами, каскады водопадов, не случайно прозванные «Жених» и «Семь сестёр». Наверное, высокомерные (семь струй падают с высоты 250 метров) сёстры, дав жениху от ворот – поворот, довели его до пьянства – уж очень «Жених» по форме напоминает бутылку.

Достигнув вершины и отбросив безобразие сутолоки больших городов, я погружаюсь в полное образие природы, вежливо склонив голову, дабы не потревожить свод небесный. Воздух чист и напоен незнакомыми ароматами, напоминающими какие-то дорогие духи, но гораздо свежее. Мне, парижанину, впервые оказавшемуся tete-a-tete с природой, трудно отыскать правильные слова, они и не нужны, всё равно им не выразить всю глубину моего восторга. Порой, как сложно мы говорим, теряя настоящие имена. А как политики запутываются в словах, даже жаль их. А чего проще выполнять назначение человека – быть им. А ведь мы – тираны природы. Не осмыслив девственной красы, безжалостно вмешиваемся в её жизнь, стремясь «окультурить дикую», выстригаем из живой зелени правильные геометрические формы, упиваясь временной властью, превращаем пустыни в города, а города – в пустыни сердца. А здесь – без края сосущая глаза синь. H2O присутствует везде и во всех состояниях. Солнце, обратив горный снег в бег и плеск воды, расцвечивает водопады цветными радугами. Струями бьёт настоящая жизнь, вечная жизнь, пропитанная мощной энергией и блаженной свободой, где природа позволяет говорить о ней самой.

Сдерживая стремительный разбег «Renault», спускаюсь к фьорду, сопровождаемый водопадом «Фата невесты», струящимся со скал лёгким кружевом. У природы для меня был большой запас нежности. Я прислушиваюсь к её эху в теле, снимаю ненужные атрибуты городской жизни и босиком мчусь к идеальной глади воды. Почему земля вдруг задышала под ногами, почему небо и море обрушилось в душу? Может быть, я вступил в иной мир, где жизнь души находит соответствия с жизнью природы? Я искал глазами небо и не находил, всё слилось воедино: море упало в небо. Мне повезло увидеть эту многоликую синеву, но ведь и у беспредела должен быть предел, а его не было. Мой Париж – это место тесноты со взбалмошными, взъерошенными, заброшенными душами. Вдруг до меня дошло, что я часть Земли, а не Парижа. С наслаждением опускаю ноги в холодную прозрачность фьорда. Я слушаю зов Вселенной, ощущаю себя ответственным за судьбу планеты. Я отвечаю за краски радуг, за лазурь неба и синь моря, я отвечаю на всё – любовью.

Воз-Дух Земли остался во мне.

Сумерки… День и вечер слились в прощальном поцелуе.




Повернутися / Назад
Содержание / Зміст
Далі / Дальше