| ПОЭЗИЯ | # 100 |
Несмотря на то, что минувший год был чёрным (в первую очередь, конечно, из-за российский агрессии против Украины), и на написанные тогда мною – включённые в эту подборку – стихи лёгла тень войны, думалось подчас, конечно, и о другом – в какой-то момент вдруг вспомнился прекрасный русский поэт (в своё время принимавший в Литинститут Евтушенко) Владимир Николаевич Соколов, честность и порядочность которого несомненно не позволили бы ему одобрить то, куда зашла руководимая националистами и экстремистами его родина; через фотографии прекрасных альбомов русского парижанина Андрея Корлякова выплывала не раз из сумрака прошлых лет Россия во Франции, – Россия, не имеющая ничего общего с той, о которой вздыхают ностальгирующие «патриоты», сделавшие своими идолами Ивана Ильина и Александра Дугина... Прошлое и настоящее, невольно сплавленные в некоем противоречивом, но вместе с тем естественном (для меня) единстве – вот, собственно говоря, что следует не терять из виду, читая эти строки.
|
ПАМЯТИ ВЛАДИМИРА СОКОЛОВА (1928–1997) Не всегда, как в тире, бил в десятку, Но хранил порядочности дух И перед генсеками вприсядку Не плясал как некогда Евтух. Супермодным треугольным грушам Просто груши он предпочитал, Я его стихи в Париже слушал – Как же он прекрасно их читал! Помню чашки, сахар, чайник пухлый, На стекле окна от пара муть, Словно были мы в московской кухне, В годы те, что больше не вернуть. Помню шум Латинского квартала, Где с собой нас нёс людской прибой, Помню, как его мне не хватало, Вскоре улетевшего домой. Да, туда, куда давно обратно Не было дороги мне уже. Не хватало здесь его как брата – Брата не родством, а по душе. ОКОЛО СТАНЦИИ ПАРИЖСКОГО МЕТРО «MAUBERT–MUTUALITE» Под светом ламп неоновых Асфальт как серебро, Идёте к Пантеону вы, А я иду к метро. Вам подниматься выпало, А мне наоборот. Два входа и два выхода Там – я туда, где вход. * * * Андрею Корлякову – историку, автору серии альбомов по истории русской эмиграции О, Русского Исхода Бездонность бед 17-го года И с ним соседних лет. Не речка скоротечная, Не Волга, не Ока – Размыла там отечество Кровавая река. Лишились права выбора Назвать своим – своё, Кому в ту пору выпало Жить на брегах её. Так пропадало личное В народном, ну а в нём Была свобода лишнею С радищевских времён. Был белым – в кровь окрасился, А красный – белым стал. Земле, увы, без разницы – Один ли, два креста. Так уравнялись вроде бы, Но, выстоявшим, всё ж Дала судьба две родины, – Мол, душу не тревожь! Сражавшимся близ Ладоги, Прошедшим Крым, Как после ливней радугам, – Спасибо им! Ах, многим бы продраться Вглубь окаянных дней, К душе той эмиграции, Как вам, Андрей. Ищите ж, возвращайте С поблекших снимков быт, Где счастье и несчастье Не различить на вид. С дагерротипов будней тех, Что – полустарина, Мне слышен голос Бунина И кашель Куприна. Как всё перемешалось В мозаике у вас: В отечестве мещане, А тут – рабочий класс. Я знаю, в Биянкуре им Мерцали фонари Такие ж белокурые, Как яблони в Твери. * * * Уходит август, но ещё не осень, И кажется особо грустным дом, Где яблони в саду не плодоносят, Поскольку нет давно хозяев в нём. Вернее, плодоносят мелочь только С кислинкой и невзрачную на вид, В которой, очевидно, мало толка, А если смотришь, то душа болит. Хотя под чуткой кистью пейзажиста Он стал бы красотой неоспорим, Особенно, когда туман ложится, Клубясь, как растворимый аспирин. Я б утонул навеки в том пейзаже Или уже, возможно, утонул, Конечно, есть места, что явно краше, Но красота ведь это – как кому. * * * Напаскудили, наматросили, Превратив братский дом в притон, Патриотами Малороссии Именуя себя при том. Горько всё ж за страну, которую Шлют соседи ко всем матерям, И за то, что в душе опору Вместе с нею я утерял. * * * Цветы декабрьские не пахнут, Но с телевизором соседствуя, Где мёрзнет полумёртвый Бахмут Они вдвойне печалят сердце. А всё же именно оттуда, Где света нет, лишь снега искорки, Придёт – не сомневаюсь – чудо О ликвидированных извергах. Он в Украине как прихожая С той тёмной стороны Донбасса, Где уголовникам пригожинским Отслюнивают в кассах баксы. Не ведаю, в каком количестве Душ подлому режиму продано, Лишь горько узнавать в коричневых Рубахах родину. Да не ослабнет сила воинов, Сражающихся с этой нечистью За жизнь достойную и вольную, За вольное своё отечество. * * * Эти чёрные дни не имеют, как будто, пределов – Бесконечны минуты и каждый отсчитанный час. Нострадамус не вычислил или же, впрямь, проглядел их – Что ж о смертных тогда, то есть, надо ли мне тут о нас! Вдалеке от окопов прожжённого стужей Донбасса, Не вдыхая из Харькова или с Херсонщины дым, Мы живём как всегда, разве что разучились уже улыбаться, Потому что при виде убитых нельзя улыбаться живым. Мы живём как всегда, и сирены воздушной тревоги Нас не будят пока, потому что все тяжести ныне несут Те ребята, девчата те, взрослые те – полубоги, На шевронах которых трезубцы бойцов ВСУ. Разве ж в мыслях своих, в своих чувствах особых, конечно, С ними мы перед грозной рашистской ордой На земле, где в озябших садах кое-где сохранились скворешни, И хозяев своих, как и птиц, ждут сожжённые сёла домой. * * * Репрессии, судилища, война. Полмира сумасшествием пугая, Неужто, если б впрямь была вольна, Дошла б Россия до такого края? В какой тупик она заведена, Когда добра и зла не различая, За грабежи сейчас в ней ордена И за детей убитых получают. Свирепые, крутые времена Гремучих новорусских смесей По формулам Ивана Ильина И по рецептам прочих мракобесов. Небезразличный наблюдатель их, Душой надеждам Украины вторя, Дивлюсь лишь, как спешит забрать своих Отечества дымящий крематорий. * * * Это в годы холодной войны мы уже проходили: Реваншисты, шпионы, буржуи, заморские крысы – В «Окнах ТАСС» и, конечно же, в «Крокодиле»: Бор. Ефимов (предавший Кольцова[1]), академики Кукрыниксы... А теперь, прикасаясь невольно к той памяти глыбе И смотря, как Россия сползает в великую бездну, Задаюсь (неуместным, возможно) вопросом: посмели они бы, Повторять свою чушь, как тогда, – за Стеною железной? |
[1] (вернуться) Имеется в виду его брат – журналист Михаил Кольцов, расстрелянный НКВД в 1940 г.
|
|
|