И им не сойтись никогда

Известно, что в современном литературном ландшафте не существует общепринятого, очевидного для всех центра; там и сям высятся на глади долины особь стоящие холмы, на них – крепости, с флагами на шпилях, а на флагах – надписи: "Центр", "Полюс", "The Trend"[1]. У подножия холмов лепятся дома, окрест виднеются замки помельче, в укромных долинах прячутся независимые деревеньки и одинокие избушки. И далеко не все эти равнинные поселения признают вассальную зависимость от грозных крепостей-на-холмах. Крепости, разумеется, этого не прощают – все, что не входит или отказывается войти в их орбиту, объявляется провинциальным, маргинальным, а то и вовсе несуществующим. В свою очередь, "провинциалы" далеко не всегда с покорностью принимают приговор Центра и не всегда спешат занять указанное им место в табели о рангах[2]. Бывает и так, что "несуществующее" на глазах разрастается, переманивает к себе жителей…

Один из величайших маргиналов в истории мировой литературы – оксфордский профессор Джон Руэл Толкин. Кто мог подумать, что частные увлечения чудаковатого "дона" (так в Оксфорде называют профессоров) способны кого-то заинтересовать? Казалось бы, – пописывал себе человек что-то там на досуге, графоманствовал помаленьку, переплетая досужие фантазии с учеными сведениями из области древнеанглийского языка и литературы, читал друзьям, друзья – а как же иначе – хвалили… Но получилось так в пятидесятых годах нашелся издатель-самоубийца, который решился вывести в свет профессорское тысячестраничное нечто, теперь известное как фантастическая трилогия "Властелин Колец" (по которой в конце прошлого года, кстати, был поставлен зрелищный голливудский фильм с чрезмерными компьютерными эффектами, далековатый от текста, зато спровоцировавший новый пик популярности трилогии) – и книга завоевала книжные рынки на полвека вперед.

Авторитетные литературные критики вынуждены были отреагировать и поставить дерзкого выскочку на место. Один из столпов тогдашней английской литературной критики Эдмунд Уилсон обозвал книгу "подростковой чепухой"[3] и обидно упрекнул не на шутку увлекшихся ею британцев в том, что они-де жизнь прожили, а из ребяческих штанишек так и не выросли. Неужели взрослому, современному читателю интересно читать о драках "хороших" и "плохих" мальчиков? Примерно в таком тоне пересказывали сюжет "Властелина Колец" и другие критики. "Никакой современной проблематики… стиль простоватый и напыщенный… вульгарный хэппи-энд…" В слободку, в людскую, в дворницкую! Да и то если Центр сжалится и разрешит. Однако "Центр" взял курс на уничтожение и постановил: книга Толкина – вообще не литература, а "паралитература"[4], то есть нечто уже совсем небывало маргинальное, да и сам он – не писатель, а неведома зверушка…[5]).

Даром, что достаточно все-таки известный в ту пору (да и сейчас) К.С.Льюис[6] сравнил Толкина ни больше ни меньше как с Данте и Ариосто, даром, что книгу приветствовал крупнейший англоязычный поэт Уистан Хью Оден. Те, кто солидаризуется с маргиналами, немедленно зачисляются в число этих последних и вычеркиваются из списка значащих людей – таковы законы "Центра". Простые читатели, однако, – сначала в Англии, потом в Америке, а потом и во всем мире, – не вняли голосу критиков и вот уже полвека скупают бесконечные миллионные переиздания "Властелина Колец". Но и критики не вняли голосу читателей, не вняли и перебежчикам из своего же собственного лагеря. Противостояние "про-толкинистов" и "анти-толкинистов" законсервировалось и длится, причем не только популярность Толкина сохранилась на прежнем уровне, но и методы критиков не изменились. Тем временем "Властелин Колец" прочно обосновался на ничейной земле, и вскоре беззаконная новая крепость стала такой внушительной, что теперь ее не видно разве что только из Китая. Вокруг нее мало-помалу вырос целый мегаполис (достаточно упомянуть, что Толкин, впрочем, неумышленно, основал жанр "фэнтэзи"). По словам Терри Пратчетта, автора горячо любимой англичанами серии книг "Плоский Мир", Толкин маячит на горизонте любой фантастической книги, как на японских пейзажах – гора Фудзияма, а если Фудзиямы почему-то не видно, это может означать только одно – художник стоит на ее вершине. Но литературных критиков оказалось не так легко пронять: они осталась на прежних позициях. В последние двадцать лет их полку (как и полку про-толкинистов, разумеется) прибыло – за счет российского пополнения: в восьмидесятых годах, после отпадения цензурных запретов, не столько гласных, сколько негласных, началось победное шествие "Властелина Колец" и по российским просторам, причем сразу во множестве переводов[7]. Приведу как пример прекрасного поэта и умнейшего критика А.Цветкова, который в одной из осенних (2001 года) передач радио "Свобода", рассказывая о Толкине, поистине буква в букву озвучил традиционный риторический вопрос, который так любят задавать критики: "…как отнестись всерьез к писателю, чей стиль старомодно напыщен и тяжеловесен[8], чьи произведения испещрены, с позволения сказать, стихами, которые даже у поклонников вызывают кислую ухмылку?" На современном жаргоне это называется – "наезд", причем не по адресу – стихи у Толкина весьма и весьма неплохи, в чем может убедиться любой, читающий по-английски. Правда, нужно быть, наверное, Бродским или Набоковым, чтобы адекватно оценить их изнутри английской традиции, – мы-то невольно оцениваем их по русским критериям. А если привести русские параллели, то, пожалуй, шуточные стихи Толкина окажутся на уровне Заходера (русского Алана Милна!), а что касается серьезных – то, думается, по-настоящему конгениально на русский язык их мог бы перевести Гумилев, тем более что у Толкина и Гумилева встречаются перекликающиеся темы. Конечно, сравнивать Толкина с Пастернаком или Элиотом неправомочно: Толкин не писал самоценных и самодостаточных поэтических книг[9] и не причислял себя к поэтическому цеху. Но в его активе – похвала Уистана Хью Одена, о чем благородно пытающийся быть объективным А.Цветков упоминает. Так откуда же "кислая ухмылка" анонимных "поклонников" (хорош автор, которого даже собственные поклонники за человека не считают!)? Следовало было бы хоть отчасти объяснить, что конкретно беспокоит этих лже-поклонников, привести примеры. Но таковы уж родовые приметы критической толкинистики: до аргументов она не снисходит, застревая на стадии голословных, хотя и страстных нападок. Но разве это нормально? И почему независимый, казалось бы, российский критик так уверенно воспроизвел классические образцы? Мистика! Даже такой, казалось бы, сомнительный элемент критической толкинистики, как надменный отказ от фактической точности при пересказе текста "Властелина Колец", у российского критика присутствует: А.Цветков в своем недлинном репортаже пересказал фабулу толкиновской книги в десяти строках, зато минимум с тринадцатью (!) грубыми фактическими ошибками. Почему? Да уж, вестимо, не из дилетантизма. Просто критики не ставят себе целью "осмыслить данный феномен", они хотят крови[10]. Их презрение к критикуемому тексту столь неизбывно, что они искренне полагают: как его ни перескажи – хуже он не станет. И эта позиция достойна самого пристального удивления. Я не знаю, что за человек Эдмонд Уилсон, но Алексей Цветков!!! Один из тех, от кого, по словечку того же Толкина, "мы, поздние, смиренно проистекаем"[11]!!! И вот что он говорит: "В Толкине нет ровным счетом ничего "современного", он стоит… костью в горле, камнем на дороге, который недоумевающие критики безуспешно пытаются объехать". Спрашивается, зачем же объезжать, и куда вообще собрались ехать "недоумевающие критики"? Казалось бы, коль уж скоро они подрядились исследовать литературный процесс, естественнее было бы соскочить с телеги, вылезти из кареты и – к камню. Залезть на него (и оглядеться вокруг – не видно ли чего нового?)! Отколоть кусочек для лабораторных исследований!.. Но нет. Много чести… И все дело в том, подсказывает А.Цветков, что критики не хотят и не могут "…простить (курсив мой – М.К.) Толкину… выпадение из канона модернизма".

Но "канон" – не птичье гнездо, откуда нет-нет да выпадет неоперившийся птенец. Вина Толкина скорее не в том, что он "выпал" из "канона", а в том, что он сознательно пренебрег им, не соизволил обратить на него внимания. А за такие дерзости Центр мстит, и мстит беспощадно. Но в чем же конкретно "неканоничность" Толкина? И как определить сам канон? А.Цветков дает несколько подсказок: "Правила современной серьезной литературы, не предписанные трибуналом, а выводимые из самой этой литературы, отодвигают сюжет на второй план, порой и вовсе его ликвидируют… У Толкина сюжет беззастенчиво стоит на первом плане. Кроме того, модернизм требует иронии и дистанции, писатель парит в некоем внеморальном пространстве, представляя жизнь героев как коллекцию бабочек на иголках".

А вот другое определение[12]: модернизм – и рядоположенный ему постмодернизм – это "…гипертрофированная субъективность высказывания и полная независимость…(чему в наибольшей мере соответствует письмо в свободном стихе), утверждение тотального одиночества как единственно возможного способа сохранить свое “я“…"

А.Цветков продолжает: "Что… касается жанра авторской сказки, то… в первую очередь вспоминаешь Ганса Христиана Андерсена, но параллелей с Толкином – почти никаких. Дело в том, что Андерсен – поразительно современный писатель, что-то вроде разведчика XX века, заброшенного в предыдущий. Его сказки – исключительно многоплановы, преисполнены иронии и тонких закулисных ходов, глубины, выдающей себя за наивность, и полутонов, прикидывающихся черным и белым. Андерсен давно и справедливо причислен к современному канону".

Парадокс в том, что все перечисленное в отношении к Андерсену справедливо и для Толкина – что уже давно и обстоятельно доказано "дружественными" исследователями: и многоплановость у него в наличии, и закулисных ходов в избытке, и полутонов, которые, правда, так удачно "прикидываются черным и белым", что критики не замечают подвоха; и "глубина" достаточно глубока. Но андерсенова маска наивности условнее, заметнее, тем более что Андерсен иной раз прибегает и к обнажению приема, а Толкин – нет. Поистине, "мы играли вам на свирели, и вы не плясали; мы пели вам плачевные песни, и вы не плакали"[13]… Правда, "на иголки" Толкин своих персонажей действительно не накалывает, гипертрофированной субъективностью манкирует, принцип "тотального одиночества как единственного способа сохранить свое я" ему чужд, и, к тому же, сам он относился к модернизму резко отрицательно. Но нельзя сказать, что Толкин в чем-то "не добирает" до модернизма или спорит с ним в своих книгах. Он попросту находится в ином измерении. У "Властелина Колец" – иная исходная формула, порождающая матрица[14]. Возвращаясь к исходной метафоре, можно сказать, что "Властелин Колец", да и весь корпус толкиновских текстов – это вообще не город и не замок и только издали кажется таковым. Не исключено, например, что это – дерево или даже роща (ср. с описанием эльфийского города во "Властелине Колец": "Фродо… увидел в отдалении еще один холм, а, может, и не холм, а могучую рощу невиданно высоких деревьев, целый город, состоявший из одних только зеленых башен". Толкину, кстати, случалось аллегоризировать "Властелина Колец" под образом Дерева[15]). А дереву плотничьи законы не писаны, их можно ему только навязать, и глупо сетовать на дерево за то, что у него нет окон и крыши. Иная формула – другие законы, другая литературная ментальность, наконец… Но можно ли сказать об этой формуле что-нибудь более существенное, помимо того, что она, возможно, – дерево? Из каких источников она почерпнута? Или изобретена Толкином в одиночку? Профессор Том Шиппи – автор лучших книг о Толкине, правда, к сожалению, не литературовед, а "всего лишь" младший коллега Толкина, указывает на возможные источники: древнеанглийская литература? рыцарский роман?[16] В любом случае, эта формула – интеллектуальная собственность Толкина, у него патент на нее. Не "новое", а "иное", "другое". Другие компоненты и в других соотношениях. Выпадение из канона! Шаг влево, шаг вправо… Но это – не выпадение, это – впадение в другой, непривычный канон, где иное освещение, иное разрешение яркости, где вместо гор – равнины, а вместо равнин – горы. Евангелист Лука пересказывает слова проповеди Иоанна Крестителя: "…всякий дол да наполнится, и всякая гора и холм да понизятся, кривизны выпрямятся и неровные пути сделаются гладкими…"[17]. Формально это – "лишь" образное разъяснение предшествующего стиха: "…приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези Ему", но это, по сути, и призыв быть готовым воспринять мир под новым углом, иначе произойдет катастрофа, о которой Евангелия тоже предупреждают – "гнилые мехи", в которые вольют "новое вино", прорвутся. Всюду и всегда разрушение ожиданий вызывает у неподготовленного человека ярость и недоумение. Не получив от текста наперед ожидавшихся сигналов, самый доброжелательный и неглупый критик способен озлиться и объявить, что текст просто мертв и сигналы из него наружу посылать некому. А если сигналы передаются на других волнах? Одна только смена частоты, даже без существенных изменений формулы, уже способна спровоцировать фатальное непонимание… Критики не смогли открыть загадочное нечто, похожее на консервную банку с погашенными сигнальными огнями, не отзывающуюся на сигналы, подаваемые по рации. Лишь скользнули когтями. Стало быть, это бесполезная железяка!

Вспомним слова А.Цветкова: "Правила современной серьезной литературы, не предписанные трибуналом, а выводимые из самой этой литературы, отодвигают сюжет на второй план, порой и вовсе его ликвидируют… У Толкина сюжет беззастенчиво стоит на первом плане". Эта фраза кусает себя за хвост, как дракон Уроборос – вся-де серьезная литература стоит под нашим знаменем, а, следовательно, все, что под ним НЕ стоит, не есть серьезная литература. Но что правда, то правда – сюжет во "Властелина" и правда имеет решающее значение. И это окончательно губит его в глазах А.Цветкова, который считает сюжетную литературу непочтенной: "…"фэнтэзи", жанр, фактически изобретенный… Толкином… который имеет своих предшественников, прежде всего именно в английской литературе… можно вспомнить Уильяма Морриса, Джорджа Макдональда и Лорда Дансени, хотя сегодня их вспомнят немногие (фактическая неточность. Эти писатели сейчас в англоязычных странах как раз очень популярны – М.К.), без всякого высокомерного осуждения (??? – М.К.) можно <снабдить> одним ярлыком: эскапизм, литература бегства, то есть такая, которую мы обычно читаем для расслабления мозгов, без лишних идей и режиссерских находок, с головокружительным сюжетом (кто читал упомянутых авторов, оценит этот выпад по достоинству – М.К.)". Поистине, если читать что-то нарочно для расслабления мозгов, то уж, конечно, лишние идеи покажутся ни к чему и выискивать их не станешь. Так, знаете, можно и "Братьев Карамазовых" на досуге перелистывать! Но в "Братьях Карамазовых", по большому счету, можно выловить кое-какие идеи, если, конечно, постараться. Тем более, что здесь масса монологов и обширных рассуждений, где идеи специально, для удобства, сгущены в раствор высокой концентрации и откуда их можно доставать голыми руками. У Толкина же, секрет которого – в "иной формуле", идеи передаются исключительно через посредство сюжета, благодаря которому удается показать их в динамике...

К тому же бегство в другой мир и "расслабление мозгов" – разные вещи. Для организации и осуществления побега иной раз бывает необходимо как раз напряжение всех душевных и интеллектуальных сил. Литература "расслабления" – не дудочка Крысолова, а всего лишь гаммельнское пиво с сосисками. Эскапизм – это попытка бегства от реальности, предлагающей себя как единственный вариант, в какие-то иные миры или куда глаза глядят. Наркотики – экстремальная разновидность эскапизма. С точки зрения последовательного, фанатичного антиэскаписта плохими должны казаться не только наркотики, а и, почитай, вся художественная литература, ибо она всегда погружает нас в чужую жизнь. Антиэскапист же непоследовательный допускает полезность "реалистической" литературы: побег в соседнюю камеру – еще не побег, а добрые соседи могут чем ни есть поделиться – не табачком, так советом. Реалистическая литература "помогает ориентироваться в реальной жизни", "выделяя типическое", "анализируя реальные ситуации".

Такова была немудреная логика школьного советского учебника литературы, который по непостижимой причине предлагал считать, например, "Мертвые Души" реалистическим произведением, а фантастических и абсолютно идиосинкратических Собакевича и Коробочку — дистиллированными из реальности "собирательными образами" только потому, что Гоголь замаскировал фантастическое пространство, по которому странствует Чичиков, под реальное. Если же действие некой повести происходит в откровенно фантастическом пространстве, — то это уже криминал. Конструируя "иную" реальность, писатель, как считается, приглашает читателя дезертировать прямо из казармы, в чужой одежде, как это происходит с героем мюзикла "Волосы", или из запертой детской — в магическом сундуке таинственного иудея, как в фильме "Фанни и Александр". Считается, что беглец перестает приносить пользу в реальной жизни и уподобляется младенцу: начинает верить в хэппи-энды (хотя "реальность" их отнюдь не обещает, о чем не устает твердить модернизм, верный ее абсурдностям, принимаемым за нормальности), прогуливает школу, не учит уроки…Переживает по поводу иррелевантных проблем, стоящих перед выдуманными существами… Не извлекает полезного урока, то бишь, экзистенциального опыта из собственных скуки и страдания… Бродит по миру с наушниками на голове, подпевают музыке, которая не слышна другим, смотрят прямо перед собой стеклянными глазами, отказываются принимать на себя ответственность.. А если человек все бросит и уедет в Магадан "не по этапу" или в Африку стрелять львов, или, как Сэлинджер, обнесет свой дом высоким забором и перестанет отвечать на звонки — это не эскапизм, а лишь передвижения внутри все того же здания , поскольку считается, что родимая "реальность" и в Магадане отыщет.

Толкину не раз приходилось слышать обвинения в эскапизме, и он признавал за собой состав преступления, хотя виноватым себя не чувствовал: "…я не согласен с жалостливым и презрительным тоном, которым это слово (Побег, escaрe) часто произносят. Жизнь за пределами литературной критики не дает для подобного тона никаких оснований. В той жизни, которую часто (хотя и ошибочно) называют реальной, Побег, очевидно, бывает весьма практичным шагом, иногда даже героическим. Если узнику удалось бежать, кто же станет его за это корить? А вот в мире критики считается, что если Побег удался — тем хуже для узника… Критики…путают, и не всегда по неведению, Побег Заключенного и Бегство Дезертира"[18]. Не новость, что иногда человеку его повседневная жизнь кажется тошнотворной тюремной камерой без окон и дверей. Современная литература приложила много стараний к тому, чтобы наглядно показать — именно это и есть истинное лицо Первой Реальности, а все прочее — иллюзии. "А что, если вечность — это банька с пауками? А знаете, я бы нарочно так и придумал…". Cовременная литература с горечью, но и не без мрачного удовлетворения констатирует: лишь пессимизм может претендовать на долю истинности в этом мире, где правят бал случай и неумолимые законы природы. Остается принять мир таким, как он есть, и воспитать в себе мужество жить, отказавшись от иллюзий и не чая лучшей доли. Но насколько реальна повседневная реальность, от которой считается неприличным убегать, задается вопросом Толкин? И действительно — ведь, строго говоря, и литература — тоже часть реальности, ее многоступенчатая "возгонка", и наша душа и мы сами — тоже частицы реальности, а не просто ее вечно виноватые должники. Образы и символы литературы конденсируют в себе реальные грани нашей души, это настолько банальная истина, что ее и повторять как-то неловко. Поэтому при разговоре о внутренней реальности естественно оперировать именно ими. Трудно о высшей математике поведать средствами арифметики, о мире внутреннем — переставляя на столе обычные предметы, хотя у японцев это получается. "Наше воображение…неизбежно уводит нас за пределы данной "для претерпевания" реальности: объявлять реальной лишь часть реальности — означает витать в облаках (в данном случае — в облаках пыли)… Наше воображение всегда простирается за пределы известного и очевидного, к бесконечности желанного"[19], — пишет критик из про-толкиновского лагеря. Но сердце антиэскаписта не доверяет этим полетам за пределы "данной нам в ощущениях" реальности. Оно подозревает, что за пределами "здешнего" — не страны сказочного духовного изобилия, а наркотическая пустота, "инфантильное удовлетворение… которое на самом деле — не что иное, как черная яма" (как считает английская критикесса Дж.Тернер).

О да, нереальность есть (хорошо звучит!), нереальность, как пески Сахары или как Пустота у Михаэля Энде в "Бесконечной истории", отвоевывает все новые и новые области у того, что еще недавно казалось незыблемо реальным… нереальность подвергает реальность сомнению, она говорит: "Меня нет, но нет и тебя". Нереальность — модернистична, постмодернистична, она — голое отрицание. Она — "полная независимость…утверждение тотального одиночества". И эскапизм обращается бегством в реальность от нереальности, а реализм и позитивизм — предательством истинной реальности в пользу Небытия.

Но имеет ли смысл полемизировать с про-модернистски настроенными литературными критиками, если, как было с огорчением продемонстрировано выше, критики решительно отказываются вести спор на основании объективных критериев?

Казалось бы, статья Дженни Тернер, о которой уже шла речь выше, могла бы служить примером относительно бесстрастного критического анализа. Напомню, что Д.Тернер пытается объяснить феномен "Властелина Колец" по Фрейду. Ученые, напоминает критикесса, почти все по определению пациенты Фрейда, с их страстью обладать своим материалом и внедряться в него, а Толкин — тем более, с его "фрустрированным" детством, глубоко запрятанным (но от критиков ничего не утаишь!) комплексом вины и слабости (он "не довоевал" в Первой Мировой из-за окопной лихорадки, а все его товарищи по роте погибли), якобы невротической религиозности, основанном на эдиповом комплексе (то есть, связанной с памятью матери, пожертвовавшей благосостоянием и в конечном счете жизнью, чтобы стать и остаться католичкой[20]…) И вдруг она теряет благодушие и восклицает в сердцах: "…о, эти Странные Толстые Книги для Маленьких Мальчиков, с их идиотскими именами и названиями, дурацкими самозамкнутыми системами …всегда балансирующие на грани китча… бедняга Толкин… вот не будь он оксфордским профессором, не имел бы своего письменного стола и сидел бы где-нибудь в углу на кухне, мастеря игрушечную железную дорогу… интересно, что думали бы его дети о "шизанутых папашиных бирюльках"?" В смысле — что "Властелина" по ночам писать, что миниатюрную модель нужника мастерить, как инженер Птибурдуков, особой разницы нет… Васисуалий Лоханкин, отыскав нужное место в своей любимой книге "Мужчина и женщина", и без помощи подкованных критиков без труда смог бы это доказать. Просто Толкину повезло, а Птибурдукову не повезло…

Нет, поистине, Толкин и критики разошлись не на поверхности мнений и суждений, а на каком-то недоступном рефлексии, внелитературном, иррациональном уровне. Каждый делает некий основополагающий экзистенциальный выбор (какой же именно? У этого выбора нет названия на скудном языке обыкновенной статьи (или это то самое, о чем много раз говорилось и пелось — между Миром и Духом, "между землей и Небом — война"[21]?)… и этот выбор определяет все дальнейшее, отклоняя стрелки магнитов и рогатки водоискателей. Люди разного выбора не вступают в дискуссии, логические аргументы теряют смысл, подлинный контакт невозможен. Для одной стороны очевидна смехотворность позиции, которую занимает другая, для другой — несостоятельность первой. Как во "Властелине Колец": страшные Черные Всадники не видят хоббита Фродо, когда у того на пальце нет Кольца Власти, а Фродо без Кольца не видит Всадников, когда на них нет плащей с капюшонами. Черный Властелин не может понять мотивов, которыми руководствуется добро, силы добра не могут постичь "глубин сатанинских" (святоотеческая традиция не рекомендует даже и пытаться). (Я не пытаюсь приравнять критиков к Черным Всадникам, я только пользуюсь емкой толкиновской метафорой). Трилогия Толкина — камень на перекрестке, откуда расходятся в разные стороны ехавшие дотоле вместе братья-богатыри литературы. И это — вавилонский перекресток: отныне братья говорят на разных языках и не способны понять друг друга[22]...

В своем недавнем интервью Джозеф Пирс[23], один из самых серьезных исследователей (не критиков!) творчества Толкина, сказал: "Толкин не удосуживается снизойти до внеморального релятивизма, который преобладает в формах культуры, считающихся современными". И в другом месте: "Толкин продолжает традицию таких писателей, как кардинал Ньюмэн[24] и Честертон[25], с их уверенностью в непримиримости сил добра и зла. Предсмертными словами Честертона были: "…Теперь все ясно. Это все — битва между добром и злом, и каждый должен выбрать, на чьей он стороне…"…Это философское поле битвы составляет основание, на котором построен труд Толкина, и является решающим ключом к глубине и мощи его произведений". Объясняет оно также его непреходящую привлекательность и непрекращающуюся враждебность, которую провоцируют его книги в стане литературных критиков… Для философов-скептиков, которые считают, что ни в чем нельзя быть уверенным, толкиновские непреложности — не более чем абсурдности, его глубины — мели, его истины — ошибки и заблуждения, его миф — ложь… перефразируя памятный афоризм Киплинга, можно сказать, что свет есть свет и тьма есть тьма и им не сойтись никогда"[26]. В этой связи можно вспомнить один из основополагающих иероглифов нашей культуры — разговор Христа и Пилата. Последний, как известно, не только не пожелал ознакомиться с программой своего оппонента, но даже и в ситуационную полемику с Ним вступать не захотел — настолько неинтересной казалась для него предлагаемая к рассмотрению проблема.

Так что реальный текст "Властелина Колец" не имеет шансов быть когда-либо прочитанным критиками.

"Запад есть Запад, Восток есть Восток, и им не сойтись никогда".

[1] (Вернуться) "Ведущее направление" (англ.)

[2] (Вернуться) На память приходит аналогия: когда к Александру Невскому приехали папские легаты с предложением короновать его, в случае, если тот придет под эгиду папы, благоверный князь весьма удивился сим ненужным почестям, предлагаемым в обмен на совершенно лишний и этически сомнительный поступок, и в ответ мог только пожать плечами.

[3] (Вернуться) Почему именно подростковой? Английская критикесса Д.Тернер уточняет: потому, что автор не заставляет героев "Властелина Колец" вываляться в грязи и крови реальной войны (ужасы остаются у Толкина за кадром) и не переживают драм, которые были бы связаны с "проклятием пола". Моральные проблемы занимают их вместо этого… что, оказывается и есть главный симптом "подростковости", потому что великий Фрейд считал преобладание "психического" над "физическим" признаком недозрелости личности. Ну, и поздравим с этим Фрейда… Он любезно предоставил адептам "физического" еще одно оружие против недобитых интеллигентов. Высокомерие высоколобых, оказывается, ничем не оправдано – их так называемые "духовные интересы", которыми они вот уже который век терроризируют простых людей, свидетельствуют, по Фрейду, не о "переразвитости", а о недоразвитости! Противостояние "христианской цивилизации" (с ее приматом духа и упором на развитие личности) и "цивилизации венской школы" с ее отрицанием свободы духа и утверждением примата тела – одно из наиболее впечатляющих противостояний нашего времени и предоставляет человеку один из самых важных экзистенциальных выборов, какие только могут встретиться в его жизни. Но, выбрав ценности старые, христианские, нужно быть готовым к тому, что из лагеря врага в твой адрес будут лететь не пули, а оскорбительные насмешки: человек, живущий жизнью духа, уже не достоин уважения и восхищения, как это бывало раньше – он смешон и жалок (таким представляют критики этой школы и Толкина – для них это безумный, одержимый, не осознавший своих подавленных комплексов человек, которому нужно-де было компенсировать свои многообразные фрустрации путем извлечения из недр бессознательного монструозного текста, интересного только тем, кто не хочет расстаться с "инфантильной сентиментальностью" и признать примат тела над душой и духом. Тем более что последних, по Фрейду, может, и нет вовсе.

[4] (Вернуться) Jenny Turner, „Reasons for liking Tolkien“, „London Review of Books“, 15 November 2001.

[5] (Вернуться) Эн Уилсон (Ann Wilson), The Daily Telegraph, Saturday, November 24, 2001.

[6] (Вернуться) Льюис, впрочем, всегда числился в оппозиции к лагерю "современной литературы".

[7] (Вернуться) Ах, не спрашивайте, почему во множестве, это – одна из причуд российской действительности, тем более что за право на издание "Властелина" не нужно платить валютой: СССР слишком поздно подписал конвенцию по авторскому праву – "Властелин" к тому времени был уже не только опубликован, но и знаменит.

[8] (Вернуться) Толкин действительно часто прибегает к возвышенному и архаическому стилю, такова уж его сознательная стилистическая политика. С ней можно полемизировать, но в данном случае, как видно по тону, о полемике речи нет.

[9] (Вернуться) В его активе, между прочим – высоко оцениваемые специалистами всех классов филигранные переводы трех древнеанглийских поэм на современный английский язык.

[10] (Вернуться) Следует отметить, что в корпусе посвященных сегодня Толкину исследований на "антагонистическую" литературную критику приходится не такая уж большая доля. В "про-толкиновском" лагере крупных имен насчитается куда больше, чем в стане критиков. Среди них – по меньшей мере одна королева, немало писателей, философов, поэтов, академиков, языковедов и литературоведов, опубликовавших многочисленные тома прекрасных статей и исследований, посвященных творчеству Толкина. Но в лагере "критиков" эта разветвленная литература считается несуществующей, с ней не полемизируют, ее не принимают к сведению. Ничто из написанного о Толкине не заслуживает внимания по определению. Вот ведь и на русском языке уже много чего можно о Толкине почитать, но тот же А.Цветков пишет так, как будто он первопроходец, и ссылается исключительно на критиков-англичан.

[11] (Вернуться) Так отозвался Толкин об ученом критике старшего поколения П.Кере, чьи критические высказывания в адрес поэмы "Беовульф" двумя строчками ниже подверг оглушительному разносу (не преминув похвалить все дельное, что в этом критическом разборе содержалось: в официальных речах и публикациях Толкин вел себя с критиками вежливее, нежели впоследствии они с ним) ("Беовульф: Чудовища и критики": Beowulf: the Monsters and the Critics, в сборнике толкиновских эссе (J.R.R.Tolkien, The Monsters and the Critics and other essays, edited by Christopher Tolkien (London: George Allen&Unwin, 1983))., с.11).

[12] (Вернуться) "Крещатик" №4 (10), 2000, В.Обогрелов, "О гениях, духах и демонах", с.326.

[13] (Вернуться) Лк. 7:32.

[14] (Вернуться) Можно ли сказать, что он принадлежит к "другой парадигме"? И да, и нет. В широком смысле – да: к парадигме христианской литературы двадцатого столетия. Или к парадигме традиционализма, понятого как верность древним ценностям? Пожалуй, при всем новаторстве этой книги. С другой стороны, "Властелин Колец" породил еще и целую новую парадигму – все тот же жанр "фэнтэзи"…

[15] (Вернуться) В рассказе "Лист кисти Ниггля".

[16] (Вернуться) В книге: T.A.Shippey, “The Road to Middle-Earth”, Grafton, London.

[17] (Вернуться) Лк. 3:5.

[18] (Вернуться) Дж.Р.Р.Толкин, эссе "О волшебных сказках", русский перевод С.Кошелева в кн.: Толкин Дж.Р.Р., "Приключения Тома Бомбадила и другие истории", СПб, "Академический проект", 1994, с.424-425.

[19] (Вернуться) Stradford Caldecott, "Over the Chasm of Fire: Christian Heroizm in The Silmarillion and The Lord of the Rings", в: A Celebration (Collected writings on a literary legacy), ed. by Joseph Pearce, 2001, Ignatius Press, San Francisco, с.20.

[20] (Вернуться) Удивительна простодушная некомпетентность атеистов в вопросах религии — они считают возможным, чтобы болезненный, иллюзорный комплекс мог бы всю жизнь умного и чувствующего человека подчинить себе и своим производным и при этом не погрузить его в бездну душевной болезни, а, наоборот, стать для него на всю жизнь источником радости, утешения и даже смоделировать во внешнем мире кого-то или что-то, что будет отвечать на молитвы пациента, вести с ним внутренний смысловой диалог и давать ему глубочайший внутренний мир и удовлетворение на всех уровнях. Все это списывается на счет "самогипноза". В таком случае, "честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой".

[21] (Вернуться) Цитата из песни Виктора Цоя.

[22] (Вернуться) Д.Тернер говорит о "Властелине Колец": "эта книга не просто антиинтеллектуальна (почему? — М.К.) — это антикнига".

[23] (Вернуться) Джозеф Пирс — английский писатель, автор книг о Толкине и Честертоне.

[24] (Вернуться) Кардинал Ньюмэн (1801-90) — английский писатель, богослов, церковный деятель и, как уже было отмечено, кардинал. В 1845 г. перешел в католичество из англиканизма и в 1879 г. стал кардиналом.

[25] (Вернуться) Гилберт Кит Честертон (1874-1936) — английский писатель (автор "Повестей об отце Брауне", фундаментального эссе "Человек", и др.), католик.

[26] (Вернуться) Joseph Pearce, „Tolkien and the Catholic Literary Revival“, в: A Celebration (Collected writings on a literary legacy), ed. by, 2001, Ignatius Press, San Francisco, с.107.