Привёл чёрта

Вася Ягудин был добряк и маловер. Тем удивительнее, что мохнатый потащился за ним, как верный пес. Как привязанный.

Не зная, что делать с непрошеным соседом, Вася вначале вертелся во все стороны; на лице его сидела жалостливая улыбка. Но к концу дня попривык к сопению за спиной. Вот только думал: не услышали бы посторонние люди. Независимые эксперты, так сказать...

Однако, хотя Вася, как сказано, только и знал, что вертеться, никого он толком не разглядел. Да и не имел подобной задачи – вычислить пришельца. К чему? Даже полному недоумку понятно, что, если уж чего видишь, то оно и есть. Ну а нет так нет, как говорится...

Таким образом Ягудин провел целую неделю, будучи погружен в двусмысленность, как в Ельницкий пруд посередине лета. Теплая вода и мокрые травы по талию, так сказать... Собственно говоря, так можно было жить и жить, ведь мохнатый не совался ближе, чем дозволяли приличия; держал дистанцию. Вася Ягудин ухмылялся, но все-таки чувствовал неуверенность в завтрашнем дне. Понимал: сколько веревочке ни виться... При этом надо учесть, что человек в сущности остался один на один со своей проблемой. Марина, дочь, крутится, как белка в колесе, а зять Жан-Батист отделен от Васи языковым барьером плюс ментальностью. Вася бурчал, не совсем, быть может, к месту: брюки-то каковы? Что называется, телесного цвета, так что издали и не разглядишь, в брюках ли человек, либо щеголяет голыми и тонкими, как у балерины, ногами. Зато шарфик на месте. В сортир, надо полагать, и то выходит в шарфике...

В таком смутном кружении мыслей пролетела неделя, а то и две. Вася успел попривыкнуть к новым жизненным обстоятельствам. Да и заметил ли перемены? Но нет, все-таки заметил: в Ельницком жизнь была устроена иначе, хотя тоже имелись изъяны. Последние пятнадцать лет поселок помирал, однако никак не мог помереть окончательно. Стоял наподобие бастиона, как бывало...

– Это как бывало? – пытал, помнится, бывший сосед Снегирев.

А Вася отвечал (не без провокационной ноты):

– Как на реке Калке, как же больше.

Глупые разговоры с соседом, скорее походившие на перебранку, остались, вместе с Ельницким, под крылом самолета. Захламленная двухкомнатная квартира с видом на разбитую прямоезжую дороженьку осталась там же. Но ни о том ни о другом жалеть не приходилось. После смерти жены квартира стремительно пришла в полную негодность, даже унитаз работал, можно сказать, на ручной тяге; и хотя Васе было вполне по силам починить технику, – он к строптивому механизму не притронулся. Лишь глядел, усмехаясь, на взбунтовавшийся агрегат, словно бросая скрытый вызов силам природы. Долго так продолжаться не могло, и Марина вывезла его из Ельницкого с вещами: чемодан плюс рюкзак, которым Вася дорожил.

На новом месте Ягудин две недели молчал и, прищурившись, смотрел в окно. Там на зеленой, залитой осенним солнцем траве играли маленькие дети, двое из которых были босы. «Вот тебе и хваленая забота о людях. Не ребята, а зверята, ей-богу. Ладно бы еще в Ельницком, но тут». Вася Ягудин, сморщившись, думал, что среди очагов культуры босоногие дети не уместны. Между тем время шло. Рваные облака летели над лужайкой, птицы и дети галдели не умолкая; делать Васе особо было нечего, Маринка раз в неделю закупалась едой и пробегала пылесосом по крохотной комнатке. Жена Ираида то же сделала бы тряпкой, и почище, кстати говоря; но Ираида осталась на родине, под березой на Ельницком кладбище. Не вызывать же!

От тенистого кладбища мысли Васи Ягудина незаметно и лениво заскользили вспять, и царила в этих мыслях осень, неподвижный желтоватый пруд, заросший у берегов осокой и камышами. И какой же это, товарищи, был год? а был это год Никитиного правления; тот еще командир, между нами говоря... Вася тогда был мал, и был только записан в школу на другом берегу пруда. Через пруд его ежедневно перевозил на собственной лодке дядя Петя Шиварев. И всякий раз снабжал наставлениями, которые мало пригодились в жизни. Исключая, пожалуй, лишь одно, с виду самое бестолковое. Дядя Петя Шиварев объяснял Васе, что при виде черта следует прежде глядеть не на рожу, а на ноги, чтобы распознать копыта. Вася, будучи малолетним пацаном, знал, что, помимо копыт, у черта имеются и рога, но помалкивал, вопросов не задавал.

– Моя тетка видала дважды, – сказал дядя Петя, деликатно избегая слова «черт». – Про второй раз не скажу, не имею сведений, а впервые в 36 году. Дело было зимой, мороз тридцать градусов. А она девка, что возьмешь. Парни из артели наведались, но она с подружкой на ноги ихние не поглядела. Лица гладкие, а на ноги не поглядела.

Вася ни тогда ни теперь черта не боялся. Копыта не наводили на него страх. У лошади в конце концов тоже копыта. У лошади, у козы, у коровы. Однако это полезные животные, без намека на угрозу душе. Но и в наличие души Вася не верил. Вернее, допускал такую возможность, но полной веры не имел. Сказок в Ельницком наслушался предостаточно – про русалок, про банника, про мертвого гостя. И вот, по правде говоря, мертвые пришельцы его пугали куда сильнее, чем мохнатый бездельник. В мертвых таилась какая-то недоступная сила, и Вася нипочем не решился бы заглянуть в светлые глаза покойника. Черт же не казался опасным и больше походил на дурного соседа Снегирева – не брит, не мыт, и отдает не то перегаром, не то ароматом покрепче. Короче – свой, хотя и малоприятный друг-сосед. Черт и черт, что он может своими копытами? сердце вырвет?

Но в новой обстановке черт не понравился Васе. Показался еще более неуместным, чем детишки с босыми пятками. Вдобавок он отбрасывал тень, и Вася то и дело чувствовал, будто его накрыли темным покрывалом. То же почудилось и дочке. Приглядевшись к отцу, сказала:

– Может, тебе крем на щеки наложить? Потемнел, как зола.

Вася промолчал, но про себя хмыкнул. Крем от черта, слыхали?

Постепенно Ягудин в новом месте обжился. Назывался гордок Сан-Кантан, от окна Васи бежал вдаль пустынный зеленый бульвар; левее лежала каменная площадь, окруженная магазинами, но тоже довольно безлюдная. Город как город, не хуже других, немного похож на Кушву; и вот в конце концов Вася начал выходить из дома – не то чтобы по делу, а просто чтобы не засиживаться. Засидишься – корни пустишь, как говорится. А покуда ты человек, а не покойник, корни пускать рано, не тот статус...

Короче говоря, хотя и не без робости, Вася начал совершать небольшие вылазки в городок. Одна такая прогулка вышла для него боком. А дело, надо сказать, было осенью – настолько светлой, прозрачной и золотой, что у Ягудина в душе зашевелились необъяснимые подозрения: не последняя ли эта чудо-осень? уж больно хороша. Впрочем, впавший в меланхолию Вася тут же себя и одернул: безбедно живу, вот и лезет в голову всякая муть. Небось, когда перебирал гнилую картошку на работе в совхозе, такой дури не бывало...

Что же случилось светлым осенним днем в городке Сан-Кантан? Просто-напросто Вася заблудился, увел его зеленый бульвар прочь от дома, будто тропинка бабы-яги. Само по себе событие, быть может, не столь удивительное, все-таки переехал Ягудин на новое место жительства недавно, так что мог и заплутать, что ж. Удивительно другое: за долгую прогулку ни одной живой души не повстречал. Магазины видел, жилые дома – белые, трех-и четырех-этажные, напоминающие планировкой дом отдыха южного типа, ездили они, помнится, с женой в Геленджик в шестьдесят каком-то году, было дело...

Продолжая путь по бульвару, Вася думал так: заплутаю – не беда. Город не лес, даже во Франции. Как-нибудь определю дорогу. Тут Ягудин принялся перебирать в памяти французские слова, но вспомнил только выражение из наушников, которыми его пичкала дочка, чтобы помочь освоиться с незвестным языком: c’est un crayon (Вася заучил таинственное выражение как одно слово: сетанкраен). Скажу в крайнем случае, может, и поймут. Ну а нет так нет, одернул себя Вася с раздражением. Он уселся на скамейку под деревом с огромными, как тарелка, листьями. Дуб поди – подумал опять-таки с раздражением. От широких дырявых листьев по лицу пробегали мимолетные тени. Ягудин выставил вперед ноги и принялся вспоминать своих покойников. Причем вот дела: покуда те были живы, он о них и думать не думал. Но теперь могила словно повысила статус жены, двоюродной сестрицы, ее покойника-мужа, сверзнувшегося в городскую канализацию и утопшего там среди нечистот в расцвете, как говорится, лет... Много кого вспомнил, перебирая покойников, как забытые открытки. Но вот на лицо Васи пала густая тень, будто кто-то раскинул над ним покрывало. Неохотно поднял Василий голову и увидел мохнатого спутника. Тот стоял, перегораживая осеннее солнце – руки, ноги, коричневый потертый жакет видны ясно, а лицо будто присыпано золой, не разглядишь. Ну а ноги-то, ноги? На ногах надеты фетровые не то сапоги, не то тапочки. Однако поношенные, в таких из дому стыдно выходить... Не зная, что предпринять, Вася заерзал на скамейке. Да и тот, второй, принялся топтаться. Бомж? у них ведь бомж что-то вроде профессии, говорила Маринка. Их социалы подкармливают, так дочь объясняла. В том плане, что нечего совать бездельникам монеты.

Однако последняя версия не нашла подтверждения. Нет, не бомж в фетровых валенках топтался перед Василием. Не прошло и минуты, как это выяснилось. Пришелец заговорил как будто знакомым голосом – соседа ли? или их почтового сотрудника Пашки Куравлева? Был у них такой деятель, одно название, что почтовый служащий... Заговорить-то заговорил, однако не понять, по-русски ли. То есть будто и проступают знакомые слова, но не до конца узнаваемые... Всплывают на поверхность, как бытовой мусор в Ельницком пруду по весне.

Вася Ягудин напряженно вслушался. Мутная речь текла плавно, но иногда и буксовала. Вот Вася с трудом разобрал:

– Баню крыть надо.

Ну, надо... Кто, как говорится, спорит?

Затем собеседник сказал, что Вася позабыл ведро на заднем дворе, а потом будет тыкаться, а ведра нет. Вася молча выслушал и это замечание. Огромный, будто вырезанный из желтой бумаги лист упал к Васиным ногам. Ему подумалось, что Маринка сегодня вряд ли придет, не ее день. А никто другой к нему, понятное дело, дороги не знал. Внуков вон дочь не нарожала (Что от мужа ейного родишь, в сердцах задавался Василий пустым вопросом. Плюшевого зайку?).

Эти мысли реяли в голове медленно и случайно, наподобие одиноких желтых листьев. Случайно-то случайно – но одновременно Вася Ягудин сам себя постепенно убедил, что торопиться ему особенно некуда. Так что пусть мохнатый чудик выделывается (так определил Василий уловки собеседника); пусть поговорит, а хочет – и песню споет. Ну а мы послушаем.

...Несмотря на яркое осеннее солнце, мохнатый продолжал словно бы оставаться в тени. Этот удивительный факт не ускользнул от Васиного глаза. В результате Вася погрузился в подолжительное и угрюмое раздумье. Мохнатый же пощелкал пальцами, словно упражняясь для неизвестных новых подвигов, покашлял и утер лицо коричневой лапой.

– Какой-то хрен в крыльцо гвоздь забил, черт ногу сломит, – двигая губами не в склад и не в лад, рассказал он.

И хотя Вася знал, что в Ельницком у него не было дома, а имелась квартира, он все-таки принимал глупую болтовню близко к сердцу. Вздыхая, поднялся со скамейки и двинулся вниз по бульвару. Народу нет, спальный район, говорила дочка. Ну – нет и нет; вон теперь двое: он, да этот мохнатый деятель – чем не народ?

... Постепенно Вася начал примечать детали. Спутник, который знай себе тащился следом, зябко ежился, словно осеннее солнце мало грело. Тебе, видать, сковородку подавай, усмехался Василий. Но и сам не заметил как, но попривык к соглядатаю. Теперь тот уж шел не следом, а плелся рядом, бросая на Васю мимолетные взоры. Из тени на Ягудина глядели небольшие круглые глаза – типа щенка, которого как-то подобрал Василий. Кормился дурень на помойке и глядел точь-в-точь как вон этот... Возьми, мол, не отринь... На шее спутника болтался полосатый шарф, отчего-то мокрый с одного конца. Словом – загадки.

– Да и Ираида велела, – гудел мохнатый. – Она ведь поизносилась, прикинь, – шаль в таких вот дырках, а без мужика что ж. Собака сдохла, молча тосковала, выть боялась, очень уж сосед дурной... Так молча и сдохла.

Вася Ягудин задрожал. Стало отчаянно жаль покинутую псину, да и Ираиду в рваной шали... Все-таки он собрался с силами и сквозь зубы проговорил:

– Свистишь как дышишь.

Мохнатый не стал спорить, лишь глухо рыгнул.

Наступил вечер, и на бульваре поубавилось света. Окутанный вечерними сумерками и тишиной, Вася Ягудин молча плелся за спутником, словно прилип или был привязан к тому веревочкой. Скоро на краю неба показалась белая луна, и Вася стал подумывать о возвращении.

– Навестил бы своих, – ныл непрошенный собеседник. – Тут рядом, рукой подать, в двух шагах, одна нога здесь, другая здесь, – путался мохнатый врун.

Васе вдруг припомнилось, как мать говорила: козьи ноги поперек дороги. Он потер утомленную голову и спросил сам себя: в чем смысл? Мохнатый откликнулся малопонятной, а то и неразборчивой речью. Дважды останавливались, чтобы покурить (у мохнатого имелась «прима», которую когда-то курил Вася Ягудин). Приняв мятую сигарету в третий раз, а затем приникнув к огоньку, Вася отогрелся изнутри и расслабился. Может, и впрямь навестить своих? И потом: хорош ли, плох мохнатый – но все-таки не чужой. А к утру вернусь домой, долго ли. Стоп машина, вдруг одернул себя одурманенный Василий. Вот как он меня обошел. Между новым домом и прежним расстояние наверное в три тысячи километров. Как же обернуться за ночь? Но мохнатый буркнул, что знает короткую дорогу. В конце квартала идут строительные работы, там проложены алюминиевые трубы диаметром не менее метра, а алюминий обладает о-го-го какими качествами! Какими же? А такими. Слева войдешь, справа выйдешь, но уже будучи перемещенным лицом. Вася скептически усмехнулся. Он мало верил в новые технологии, да вдобавок мохнатый не производил впечатление специалиста по новым технологиям. И вот – скорее ради того, чтобы убедиться в недобросоветсности спутника – Вася Ягудин поплелся в указанном направлении. Освещенная сторительная территория была огорожена натянутой лентой, но Вася поднырнул под нее следом за мохнатым. Тут же лежала просторная металлическая труба. Навестишь своих, ныл спутник, поглядишь, как двор крапивой зарос, одуванчиками, черным пером. Что за черное перо такое, удивился Вася. Он понял, что мохнатый окончательно заврался, но все-таки заглянул в трубу. Посмеиваясь и нервно зевнув, сунулся внутрь. В науке теперь такие отрасли открываются, ресурсы... Тот же коллайдер, да мало ли. Чуму вон тоже раньше не могли победить...

– Bonsoir, Monsieur. Sortez de la, s’il vous plait!

– А? – не понял Вася Ягудин.

Пятясь ногами вперед, встал на ноги и с тревожным чувством обдумывал ответ.

Наконец, сказал, страшно смутившись:

– Сетанкраен.

– Monsieur, venez par la, s’il vous plait.

Вася понял, хотя пока еще и не знал чужого языка, что полицейский указывает ему на выход.

Мохнатого рядом не было, наплел с три короба и сгинул, когда еще покажется.

– Когда еще покажется, вот тоже вопрос, – думал Вася, покидая залитую луной строительную площадку.