| ПОЭЗИЯ | # 96 |
|
* * * Привычно в календарный переход подсчитывают горести и прибыль, как будто год и в самом деле прибыл, и в свой черёд окончится, пройдет. Так неужели время для того, чтобы его однажды сосчитали, А Книга – для того, чтоб прочитали, пусть даже не поверив, от кого родился этот первенец в пути. Возможная неточность перевода Звезды, иных реалий небосвода. С тех пор оригинала не найти, да изменился климат на такой, в котором мы живем. Прохладно, сыро в начале года в этой части мира… Все дальше уготованный покой. * * * И в день четвертый, в хмарную погоду, Я наконец отправился в Казимеж. Пешком, как и положено в субботу, порой плутая вправо или влево по направленью к прошлому. Когда я обнаружил, что в названьях улиц исчезли буквы «св.» пред именами и сами имена переменились на Исаака, Иосифа, Эстер, я понял, что пришел. Я возвратился. Спустя каких-то семь десятилетий еврей в еврейский перешел квартал. И вроде ничего не изменилось. На серой мостовой подтаял снег. Замки на лавках. На унылых стенах пестреют объявленья на иврите и польском, в чем-то схожих языках… И я толкнул возвышенную дверь, из дерева, с литой железной ручкой. И я вошел в тепло, в миньян субботний, я прикоснулся к свитку и увидел высокий закоптелый потолок. . . . . . . . . . . . . . . . Я шел обратно. Разудалый гид мне предложил отправиться в Освенцим. Колокола отзванивали время. И звук трубы прервался: «ты вернешься?» «Конечно, – я ответил, – не вернусь»… Самолет Краков – Тель-Авив ЛЕТНИЕ ЗАМЕТКИ 2021... Тугой струёй прикроет разговор вода, из недр врываясь океана, наверх, на Леопольдплац, из фонтана... Немецких фраз наследственный укор. Не мы в природе, нет – природа в нас сквозь зрение, сквозь слух, через дыханье, проходит, как до-словное посланье из недалёкой вечности в сейчас. Вершина Меркур, Баден-Вюртемберг. Нас клён укроет от дождя и света. Но колет беспокойная планета твой ладони трогательный нерв. КАРАНТИН Первый карантин Опасен окружающий, едва наружу, из парадной, из подъезда, железо, камень, дерево, одежда... И каждый шаг банален, как «е-два». Разноголосье птиц о ни о чем. Среди домов весна и разноцветье. Не слабо развивается столетье где мы, касаясь пальцами, идём гуляя разрешенный моцион, от дома отдаляясь недалеко, поскольку нас всевидящее око считает каждый шаг через смартфон. Придирки, разногласья, споры, сор мы вынесем. Мы вынесем друг друга в дни перемен, не размыкая круга, прервав закат на тихий разговор. Второй карантин И дозволяют двери приоткрыть. Пока что потихонечку, не настежь. Без устали старающийся ластик, как пресса говорит, уменьшил прыть. А как спросил поэт – куда ж нам плыть? – так до сих пор, поди, и ждет ответа. Прикрыты составные части света, чтоб прелестями всуе не дразнить. Что ж, значит, в этот год не подремать под ветками седеющей сирени, довольствуясь лишь теми из растений, что можно безнаказанно сорвать. В любой ограде есть запретный лаз, есть повседневность, будничность, рутина. Проснешься – и не станет карантина ни в городе, ни в будущем, ни в нас. И вот тогда, застигнуты вдвоём нелепостью случайных обстоятельств, отвыкнув от толкучки и объятий, к ночному морю молча подойдем. ИЗ СТИХОВ К АЛЛЕ 1 Я встретил жизнь. Ну, что ж, на этот раз с нею мы не разминулись в неброском петербургском свете, на перекрестке стройных улиц… Под вечер становилось зябко, как в октябре, как в Ленинграде. Хотелось записать в тетрадке, но в доме не было тетради. А ты была в своем пространстве, чуть-чуть спокойней, чем бывала во время прежних наших странствий. Ты текст читала от начала и до конца. А я развязку искал, перевернув страницы… Три дня в году осенней краски нам дарят разные столицы. Нелепо возвращаться в лето из осени. Тебе взгрустнулось? Я встретил жизнь. Я знал – на этот раз с нею мы не разминулись. 2 Останусь. Сучком на забытой тропинке Творца останусь. Спрямятся однажды окружности суток. И тот промежуток, в котором ютится рассудок срастется с травою. Цыпленок не вспомнит яйца. По возрасту внуков узнаешь про возраст детей. На повод к любви поменяешь ее же причину. Остаться c собой не сложней, чем остаться мужчиной. О, только б продлилось и длилось течение дней! Я книгу читал. В ней записано буквами: Б-г. Я честно и тщетно пытался заучивать фразы. А день прирастал, по чуть-чуть, постепенно, не сразу. И встретилась женщина. С именем легким, как вздох. 3 В январе было зябко, особенно по вечерам. Мандарины, скукожившись, стыли под северным ветром. Помещенье, казалось, сложнее прогреть, чем проветрить, как тут не оценить преимущество сдвоенных рам. Горожане у нас в городке торопились домой. У торговцев снижались доходы и портились нервы. Если ты не второй, почему обязательно первый? Задаваясь вопросом, не стоит гнушаться судьбой. Но зато набухала клубника на местных полях, маслянистую мякоть с избытком копил авокадо, терпким красным вином из израильского винограда, помечали начало субботы в дому и в гостях. Зимний ливень легко заглушал и подростков и птиц, будто в этой земле без него недостаточно звука. Каждой каплей воды оприходован в ленте фейсбука, начинается год с мокрых листьев и чистых страниц. Но привычное солнце тепло после полдня внесет. Здесь сравнительно кратки и скучны прогнозы погоды. Мы учились любить по обычаям здешней природы, Мы заметили, как мы сумели прожить первый год. 4 Ноябрь останется осенним в любом углу земного круга. Навряд ли радостным везеньем одарим нынче мы друг друга. Давай останемся нечаянно там, где нас листопад застанет – в Красково, в Павловске, в Градчанах… Места меняются местами… У нас становится прохладно, у них становится морозно. И только привкус виноградный. И только шорох заоконный. К заботам службы коммунальной сочатся небеса и кровля. А в ноябре стареть банально. И уходить не слишком больно… 5 В странном северном Акко, где солнце приходит с Востока, освещая за тысячи лет накопившийся хлам, я старательно в книгах пытался дойти до истока, отыскать ту строку, где вписаться в Историю нам. Сколько раз в этом климате строить пытались Европу, опираясь на прочность законов, религии, стен. Меж племен и холмов становились дорогами тропы. Насаждали растенья. Не ждали больших перемен, заводили семью, государства, платили налоги, из камней возводили жилища и храмы. Потом наступала война. И опять оставался в итоге на столетья пустой до конца не разрушенный дом. Неизменною лишь оставалась приморская плесень. На полоске земли, где у моря виднеется дно, бились насмерть адепты двух созданных текстом конфессий, позабыв про народ, для которого Слово дано. В равной степени нам интересны, несвойственны, чужды шумный этнос, излишние специи, запахи, сор. Здесь веками народы справляли житейские нужды. Здесь у женщин глаза укрупнились от мужниных ссор. День прошел. Визави воссияет вечерняя Хайфа. Нам пора уходить в суету повседневных потуг. Только моря и суши всегда притяженье и тайна. Только мы. И тепло наших соприкоснувшихся рук. * * * Саше Галицкому Каждый хочет упасть, чтобы больше не встать. Никогда. Тем острее никчемность искусства, чем жизни остаток. Только смех не конечен. А время – не стоит утраты. Постучи же, старик, просыпайся же, мать твою… Да, отсмеяться над дряхлостью – как заговаривать смерть. Вот железо врезается в плоть деревянного тела. Я пределен. Осталось доделать еще одно дело, только вспомнить – какое? – успеть, только вспомнить успеть. Мы отходим назад, постепенно, подряд, на покой. Только пальцы все так же привычно потянутся к пальцам, но они уже дальше, чем можно достать, они дальше, чем остатки деревьев, разделанных чьей-то рукой… * * * Сергею П-ву Местечковый уют – благонравный, комфортный, привычный. Повседневный порядок еды, пересудов, молитв. За версту, километр, за милю отсюда не слышно ни скандалов, ни свар, ни хмельных послепраздничных битв. Тут по запаху, взгляду, походке признают чужого. Посмелей – приглашают к застолью, узнать, кто таков. Здесь ответить придется за каждое, каждое слово. Здесь имеет значенье не смысл, а звучание слов. В том быту и помыслить нельзя, чтоб помыслить иначе, приравнять к нам того, кто живет за рекой, за межой. Стоит раз оглянуться, сморгнуть, ошибиться в задаче – и уже ты не свой, ты не с нами, ты враг, ты чужой. Ты посмел не хвалить нашу веру, наш образ, наш климат, Ты охраннику, старосте, лекарю смел попенять! Вон из нашего клана, компании, дома, общины, и тебя самого, и детишек, и Б-га и мать… А затем наступает прохлада, смеркается вечер, Пахнет морем, лимоном, песком и еще чёрт-те чем. Где-то гасится свет, кое-где зажигаются свечи. Есть еще много тем для любви, для тоски… Много тем... |
|
|
|